— Вы закрывайтесь получше, — говорю я вместо «До свидания»

— И это всё? – спрашивает она.

В голосе её натянутой до предела струной дрожит отчаяние. Я оборачиваюсь и встречаю взгляд Нины. В серых глазах мечется страх, читаю в них невысказанную мольбу не оставлять её сейчас. Ужас перед бесконечным глухим одиночеством проходящей ночи и всех последующих ночей.

Я сопротивляюсь ее взгляду, сопротивляюсь, как могу, один шаг за порог — и никаких обязательств, свобода! Нет. Я же человек… Мне не может быть все равно!

— Не всё, Нина… если ты скажешь остаться, то не всё…

И, уже не отдавая себе отчёта в дальнейшем, стягиваю куртку, не глядя цепляю за крючок вешалки, беру Нину за плечи. Это выходит грубо и, наверно, ей больно, но она не отталкивает — молчит.

Приходит странная обида, нестерпимое желание, чтобы меня она ждала. МЕНЯ! А не просто так, случайная встреча. Чтобы свет в ее окне не был мне чужим.

Я целую ее, жестко, зло, всё с той же обидой, и как будто наказывая. А она не противится, губы её отвечают, уступают, покоряются. Мне становится стыдно.

— Прости, — шепчу я.

А потом лавиной срывается и погребает под собой все прочие мои чувства потребность в нежности. Я хочу не столько физической близости, сколько быть близким с этой странной рыжеволосой Ниной, о которой, собственно, ничего и не знаю, кроме адреса, телефона и имени.

Час спустя в ее постели мы обретаем некоторую способность мыслить и говорить связно, но потрясение так глубоко, что наваливается сон. Может, проходит ещё час, или больше. Просыпаемся мы одновременно. За окнами по-прежнему темно, но приглушенный снегом шум машин, невнятные звуки за стеной, скрип полов сверху свидетельствуют о том, что уже утро.

А может, год прошел, и я давно просыпаюсь вот так, рядом с ней, а про телефонный звонок и всё прочее мне только приснилось? И ждёт она на самом деле меня, только меня, а не какого-то там Сергея.

Что это, выходит, я ревную?

Мысли идут поверху сознания, а в глубине одно: «Мне хорошо с ней, спокойно, я не хочу уходить».

— Тебе на работу надо? – спрашивает она.

— Да, но не так рано. Сколько сейчас времени, как ты думаешь?

— Не знаю, часов семь… А вот, — она приподнимает голову с моей груди, — я ведь так и не спросила, тебя как зовут?

— Виктор.

— Вик-тор, — повторяет она по слогам, нараспев. В ласковой темноте спальни не видно её лица, но я знаю, что Нина улыбается.— А по отчеству?

— Зачем тебе? Ну, Владимирович.

— Виктор Владимирович, — говорит она, словно пробует звучание моего имени на вкус, — красиво… — она ещё приподнимается, опирается на локоть, а другую руку протягивает к моему лицу. Лёгким, едва уловимым движением касается лба, проводит пальцем по носу, вниз до губ, очерчивает их, потом подтягивается всем телом выше, наклоняется надо мной и повторяет свои движения, но уже не рукой, а губами. Только тут я чувствую, что щёки у неё мокрые.

— Нина?

— Что?

— Зажги свет!

— Не надо, пожалуйста, не надо!

Настольная лампа стоит на тумбочке возле кровати. Белый стеклянный абажур вспыхивает неожиданно ярким светом, и в первый момент ослепляет нас. Потом мы с Ниной видим друг друга. Это странно и отрезвляет.

Нина обхватывает плечи, сжимается. Не потому, что застыдилась наготы, близость наша исчезает с темнотой. Ночью все было иначе — горячо, нежно, свет делает нас чужими.

— Хочешь уйти? — спрашивает Нина. Она сначала смотрит мне в глаза, но потом отводит взгляд в сторону.

— Нет…

— Хорошо, оставайся, я пойду в ванную.

Она встаёт, спокойно, без всякой торопливости или смущения набрасывает халат и выходит из комнаты. Я тоже хочу встать и одеться, но Нина возвращается слишком быстро. Она садится на постель, сложив руки на коленях, даже и не ждёт от меня каких-то слов, сидит безучастно.