Это ведет, в-третьих, к пониманию того, что процессы глобальной интеграции надо рассматривать в терминах неравных (колонизаторы и колонизируемые) сил. Такая трактовка проблемы власти порождает важнейшую для постколониализма критику теории модернизации, а также тех вариантов мировой истории, которые непосредственно из нее вытекают. Растущая взаимосвязанность современного мира неотделима от колониальных условий, в которых эти связи формировались. Такой взгляд отвергает слишком поспешные утверждения о «естественности» глобализации, ставшие общим местом во многих работах по истории экономики, где говорится об анонимных процессах рыночной конвергенции, о регулировании цен на товары и о межрегиональной интеграции рынков труда, и все это подается так, будто является чуть ли не следствием незыблемых исторических законов, управляемых исключительно «невидимой рукой рынка», о которой писал Адам Смит. В действительности интеграция рынков происходила под воздействием прекрасно всем видимого кулака империализма. Она зависела от принудительного или обусловленного кабальными договорами труда, от выкачивания сырьевых ресурсов, от насильственного «открытия» рынков (как в Латинской Америке и Восточной Азии), от империалистического финансового управления – такого, которое накладывалось на Османскую империю или цинский Китай. То, что во многих исследованиях описывается как самопорождающаяся «глобализация», было на самом деле навязано колониализмом.

Наряду с теорией мир-систем, постколониальные исследования остаются одной из самых продуктивных парадигм, на которые могут опереться глобальные историки. В то же время глобальный подход надо понимать и как ответ на тупик, в который зашли постколониальные исследования. Начиная с 1990–х годов они подвергались критике по нескольким параметрам. Два направления этой критики особенно актуальны, поскольку от них зависит степень полезности этого подхода для глобального анализа.

Первое из них касается понятия культуры. Поскольку постколониальные исследования ведут свое происхождение от культурного поворота в гуманитарных науках, большинство из них сосредоточено на проблемах дискурса и репрезентации. В одном громком заявлении колониализм был объявлен «в первую очередь проблемой сознания», которое необходимо «окончательно победить в умах людей»[94]. Соответственно, ученых, занятых постколониальными исследованиями, упрекали в том, что они занимаются по преимуществу культурологическими штудиями, игнорируя политические и экономические вопросы. С этим соотносится другая проблема: постколониальные исследования не обладают иммунитетом от подспудного национализма, что получает выражение в использовании квазинативистских концептов, говорящих о «своей» культуре. Критики современного Запада часто солидаризируются с попытками реабилитировать альтернативные опыты и автохтонные мировоззрения. Даже несмотря на то, что огромное большинство историков-постколониалистов изучают современный период, за их построениями иногда просматриваются идеализированные образы домодерного, доколониального прошлого. Иными словами, критикуя западный эссенциализм, они порой склонны впадать в свой собственный[95].

Во-вторых, постколониальная парадигма основана на очень абстрактном и потому не всегда удобном для работы понятии «колониализм». Тезис о том, что мир начиная с 1492 года двигался по колониальным путям развития, стирает фундаментальные различия между формами колониального правления, которые варьируются от империй эпохи ранней модерности до сложно и неформально организованных империй в настоящем. Применение усредняющего понятия «колониализм» ведет к риску сглаживания пространственной и временной специфики разных форм правления, различий в строении общества и вариантов культурного развития. Более того, упор на модерный колониализм ограничивает эффективность данного подхода, когда речь заходит об объяснении истории тех частей света, которые не были колонизированы Европой или Соединенными Штатами. И наконец, предпочтение оппозиции колонизатор/колонизируемый в качестве фундаментального объяснительного приема предполагает бинарную логику, которая, несмотря на все свои преимущества, по большому счету ограничивает возможности исследования. Она не способна в полной мере учитывать весь сложный глобализирующийся мир.