Следующие два дня метали сено в зароды. Сошлись в один веселый суглан четыре семейства, чаевавшие у одного костра. Сено, что есть тащи, все в зарод мечи!
Ребятишки подвозили на лошадях копны, подтаскивая их обведенной вокруг веревкой. Мужики и бабы взялись за вилы, девчата подскребали клочки сена. На зароде стоял Сергей, любивший и умевший вершить зароды. То еще не сено, что стоит в копнах. Оставь его так, постоит месяц-другой, и останутся почерневшие под дождем лепехи, а сложенное в хорошо завершенный зарод обрадует оно хозяина зимой, когда приедет он на лошадке и скидывая кипы пахнущего медовым разнотравьем сена, вдохнет полной грудью духмяный аромат лета и скажет довольно «Ух и приятственный дух же, сам бы ел!».
Кипит работа, мелькают вздымаемые навильники, подхватываемые на лету Сергеем. Умело подать наверх – полдела, перехватить и уложить – вторая. Один к одному ложатся пласты сена, улежавшегося в копнах.
– Середину, середину забивай, чтоб не пролило! – слышится совет Поршня. Сергей улыбнулся в усы. Вишь как переживает, когда его зарод мечут. Не бойсь, не впервой.
Отвечать Поршню Сергей ничего не стал, сенной трухи полный рот будет. Живчиком ходит он по качающемуся зароду, показывая вилами, куда подать очередной навильник. Не успел и глазом моргнуть, как очередной пласт сена, поданный умелой рукой, нашел себе место, зовя следующий. Раз, раз, еще раз, и так бессчетное количество. Взмокли от пота рубахи мужиков да парней, потемнели кофточки баб да девчат. С головы до ног облеплены сенной трухой.
– Ничего бабоньки, поднажмем ишо чуток, значитца зиму с сеном буренка будет! – подзадорил известный всем балагур. Редкая фраза соскользнет с губ, мелькают грабли, вилы и вот уже поплыл над головой очередной навильник сена.
Чем выше вырастал стог, тем меньше становились навильники. Теперь подавали одни мужики и парни, взяв в руки вилы с длинными черенами. Теперь требовалась сила, навык и особая сноровка.
В этом году в первый раз работал такими вилами и Степа. Жидковат еще, полмужика, но коли подскребает за тобой красавица Глаша, пушинкой взлетают наверх навильники, сила молодецкая так и плещет через край. Анисья краем глаза следила за молодыми. Хоть бы чего не сотворили по глупости. Рановато им ишо. Степе шестнадцать, Глаше пятнадцать, молодо-зелено.
Когда завершили последний зарод, уложив на него связанные вершинками березки, солнце уже скрылось за горизонтом. Тихая и теплая ночь опускалась на землю, на темнеющем на глазах небе зажглись сотнями светлячков звезды, и баюкающая слух тишина действовала умиротворяюще на вымотавшихся за день людей. Повисли плетьми изможденные руки, хотелось упасть на стерню и лежать без единого движенья до рассвета. Ручные грабли и деревянные вилы оставили, прислонив к последнему зароду. Завтра разберем, где чьи. Весело переговариваясь, пошли к балаганам, где стучали топорами ребятишки, разжигая костер. Последний вечер молодежь осталась со «стариками», не пойдя к Шаманке. Пили подсоленный карымский чай и пели дружно старинные казацкие песни.
То про Аргунь, про реку:
Про ластушку-касатушку:
Степа был бы не прочь, если сенокос затянулся еще на неделю-другую, чтобы побыть рядом с ластушкой-касатушкой, ненаглядной Глашей. Никогда ему еще не было так жаль расставаться с дымным балаганом, где над ухом всю ночь вызванивают комары.
Одно утешало, сговорились они с Прошкой после сенокоса съездить в степь к абe Бурядаю. Отец Степы, узнав о затее, был не против. Съездите, развейтесь, когда еще придется свидится. И действительно, давно не бывал Прохор у Бурядая. Последний раз год тому назад, когда приезжал в Могойтуй на побывку.