– Все, хорош, поразмялись на голодушку, для первого уповода хватит, пошли к табору, завтрикать. Литовки-то с собой берите, отобью, легче идти будут.

Закинув косы на плечи трое Нижегородцевых направились по тропке к стану, угадывавшемуся по дымку поднимающемуся из-за раскидистых кустов тальника. Еще издали услышали они мелодичное постукивание молоточка. Кто-то из сенокосчиков отбивал косу. Настойчивое урчание желудков проголодавшихся косарей перемежалось с доносящимся от стана металлическим звуком и ржанием лошадей, пасшихся спутанными на луговине.

Подойдя вплотную к стану Нижегородцевы увидели нарушителя тишины. Им являлся Георгий, отец Глаши. В другой раз Степа подумал бы, увидев дядю Гошу, о Прошке, но не этим утром. Пряча взгляд, Степа пошел прямиком к своему балагану, ступая босыми ногами по росной траве, приятно остужавшей загоревшее жгучим огнем тело. Ему было стыдно, словно его уличили в чем-то непотребном. За спиной слышались приглушенные голоса отца и дяди Гоши. О чем они говорили, Степа, от охватившего его возбуждения, разобрать не мог. Раздавшийся окрик дяди Гоши, прозвучал в ушах Степы заставившим вздрогнуть выстрелом.

– Степа, соколик мой, ты чего же, литовку в балаган с собой понесешь?

Только сейчас заметил Степа, что отец и Мишка оставили свои косы на отбивку у дяди Гоши. Вернувшись, он подошел робко к Георгию, боясь поднять на него глаза.

– Здоровайте дядя Гоша.

– Здравствуй, здравствуй. Проходишь мимо, своих понимашь не замечашь.

– Да я это…, – замялся Степа, не зная, как выкрутиться ему из неловкого положения, если бы ему на выручку не пришел выросший как из-под земли Прошка.

– Степа, дружище, чего такой смурный, иди сюда, – махнул он приглашающе рукой и так же быстро скрылся, как до этого появился за травяной копной балагана.

Извиняюще пожав плечами, обрадованный представившейся оказией, Степа незамедлительно последовал другу. Тот ждал его за балаганом. Уже по его расплывшемуся масляным блином лицу, было ясно – ночь удалась. Подбоченясь, Прошка вытащил из кармана штанов вышитый петухами кисет, подаренный ему любушкой-зазнобой.

– Зырь, Нюрка подарила, посулила, ждать будет. Как вернусь со службы, свадьбу сыграем.

– Зарится[145] глаз сокола ясного, да зуб неймет – раздался позади насмешливый девичий голос.

Парни и не заметили, как к ним подошла Глаша.

– А ты откель взялась, как на камушке родила́сь, – парировал доморощенный пиит, в отличии от Степы, ни сколь не смутившись посторонней слушательнице.

Глаша, ничего не ответив, вскинула гордо голову и пошла по направлению к ручью, куда она, собственно, и собиралась идти. Чаевать пора, мужиков кормить. Она, как и Степа, была уже с раннего утра на ногах и откосила с братом первый уповод. Для своих пятнадцати лет, исполнившихся ей на Троицу, выглядела Глаша старше ее одногодков-подруг. С малых лет пришлось ей впрячься в тяжелую крестьянскую работу, замещая отца. Часто болевшая в последнее время мать хлопотала по домашнему хозяйству, Прохор был последние три года в работниках, зарабатывая себе на казацкую справу, вот и пришлось девчонке взяться за гуж, не жалуясь, что не дюжа. Отец ее, Георгий, терзался этим, но с одной здоровой рукой работник был из него аховый. Целыми днями, с утра до позднего вечера гнал он рубанком стружку в мастерской, а получив расчет, пускался во все тяжкие, чтобы пропившись до нитки, начать все сначала.

Степа, вспомнил кстати, что и ему пора к ручью за водой, и оставив друга стоять, поспешил в балаган за ведерком. Уже возле бившего из-под замшелого валуна родника нагнал он скорую на ногу Глашу. Несмело дотронувшись до ее округлого плеча, Степа проговорил вполголоса.