– Ну, привет, – я натянуто улыбаюсь ему и без энтузиазма завязываю жалкий разговор: – Вот так встреча. Очень неожиданная. Ты поменялся. Похудел? Выше ростом стал? Такой другой стал. Какой-то взрослый что ли. Как твои дела?

– Работаю много! Очень много! Ты себе не представляешь, насколько! В целом, у меня все классно, – он широко улыбается и смеётся, словно бы только что удачно пошутил. Не помню, чтобы он когда-либо был весельчаком и душой компании: из всего нашего потока он общался всего с парой ребят, таких же одиночек-скейтеров, любящих музыку и мечтающих спеть своё слово в музыкальном мире. Всех остальных он держался особняком и мало с кем проводил время после лекций – хотя мне-то, откуда знать? Но я точно помню, что он едва ли улыбался – Рома всегда носил холодное отстранённое выражение лица, которое демонстрировало скуку и безразличие ко всему. Не помню его пьяным, смеющимся или задиристо ругающимся с кем-то. Очевидно, в какой-то переломный момент нечто пробило в его крепости духа трещину, и Рома открылся этому миру, став уязвимым перед человеческими слабостями. Мой бывший сокурсник сидит напротив меня и улыбается во все тридцать два ровных зуба – вид у него настолько счастливый и неадекватный, что у меня возникают нехорошие предположения, что Рома употребляет не только алкоголь.

– Чем ты занимаешься, Карина? Ты так изменилась! Куда делась девочка с длинными волосами и детским наивным взглядом, полным восхищения?

– Выросла и постриглась… – я хочу сказать это в шутку, но настороженность в моём голосе играет против меня, и получается грубо. – Я имела в виду, что прошло много лет, люди меняются с возрастом.

– Вот это голос у тебя поменялся! – он резко наклоняется ко мне через стол, отчего я невольно вздрагиваю, словно на меня накинулась бешеная собака. – Серьёзно! Ну-ка, скажи что-то ещё? Твой тембр голоса определенно стал другим, более низким. Куришь, наверно, много? Ты раньше так противно пищала, восторженно охала, а сейчас ты глянь только, такая зрелая женщина. Не смотри так на меня, Карина. Я аудиал. Если это слово тебе о чём-нибудь говорит, – он с важным видом закатывает глаза, и это придаёт его нетрезвому лицу комичности. – Я очень хорошо запоминаю звуки, музыкальные молоди, ну и голоса, конечно же. Всё-таки два музыкальных образования, как ни крути. Ну, чего молчишь, будто язык проглотила? Скажи мне ещё что-нибудь! – он откровенно издевается надо мной, и это неприятно.

– Здорово. Музыка – это очень хорошо. К сожалению, я никогда не имела к ней данных, и совершенно не умею петь и играть на чем-то, – ровным тоном говорю я, чем вызываю с его стороны прилив ненормального энтузиазма. Рома шквалом обрушивает на меня кучу фактов о каких-то своих знакомых, которые стали лихими барабанщиками, солистами и большими именами в мире музыки и рассказывает их все вперемешку, путаясь в последовательности и логике повествования. Он говорит о них с таким интересом и восторгом, что я понимаю, не предприми я сейчас попытку удрать, то буду слушать их весь вечер.

Эта неожиданная встреча в «Вине от Маруси» – определенно не из тех, о которых потом вспоминаешь с теплом и улыбкой. Рома – это что-то очень давнее и почти забытое, то, что я не люблю вспоминать. За минувшие годы это было всего несколько раз – когда я отдыхала на левом берегу с другой компанией, да когда заезжала в Университет, повидаться с преподавателями. Бывало, когда я случайно слышала по радио песню про сгоревший сентябрь, воспоминания откидывали меня назад, в то время, в тот самый день. Помню, кто-то из девочек включил эту песню на телефоне, и мы слушали её раза четыре, не меньше. Сентябрь горит. Я так и видела перед глазами золотисто-красные листья клёна и запах того костра, на котором мы жарили сосиски и хлеб. Видела лица своих друзей и чувствовала во рту тёплый вкус дешёвого алкоголя и приторного сока. Я улыбалась этим глупым воспоминаниям и думала, как хорошо, что это было так давно.