– А кто чаще вас наказывал?

– Мама. Папе было, в общем-то, не до нас всех, он все время работал, – ответил Андрей.

– И его внимание заслуживать было бесполезно, – предположила я.

– Да, точно.

– А вы пытались?

– Не помню… – ответил Андрей. – Осталась мама, но с ней все сложнее, она была не мягкой. Мне кажется, что этот концлагерь она создала сама, потому что внутри она была такая же «не живая», не знаю… Как сказать… «Не живая», как и всё, к чему она прикасалась.

– Концлагерь – это очень хорошая метафора. Расскажите про него. Какой он? Кто в нем главный? Кто в нем заключен?

– Мы с сестрой и с папой – заключенные. Мама – главная, это сто процентов!

– В какие моменты заключенные испытывают тревогу?

– Когда что-то делаем не так. Она может прийти и начать разборку, кричать и бить, и всё без толку, потому что угодить нельзя. Это невозможно. Я не помню ни одного случая, чтобы она была нами хоть сколько-нибудь довольна. Всегда критика и требования. Бесполезно даже пытаться.

– Похоже на то, что у вас с женой?

Андрей молчит. Трет подбородок.

– Наверное, да.

Мы говорили о том, что привело Андрея к таким стратегиям. Он озвучивал варианты, искал выходы, рассуждал. Широко раскрывая свои огромные синие глаза, он теперь в упор глядел на своё прошлое, то, которое он настойчиво запрещал себе видеть и вспоминать.

То, что мы не осознаем, то нами и управляет. И если Андрей уже распахнул тяжёлые, ржавые двери своего концлагеря, чтобы встретиться с тем, что внутри, то он теперь вправе и попрощаться с этим дурно пахнущим местечком. Не сразу, конечно, а через какое-то время, подготовив базу для ухода.

Мы попрощались. Закрывая кабинет в полной тишине, я услышала, как в углу потрескивает лампа. Вспомнился фильм ужасов «Заклятие», мигающие лампочки в подвале дома многодетной семьи. Последнее время мне не нравился мой тревожный фон и те ассоциации, которые всплывали сами собой, помимо моей воли.

Я замоталась шарфом, сдала ключи и вышла на улицу. Дул сильный ветер.

«Выход из концлагеря не означает развод… Не обязательно. Либо отношения выйдут на новый уровень… Либо супруги станут уже не интересны друг другу», – думала я, спускаясь по тёмному переулку вниз.

«Ужас в голове, проклятый дом – а у меня разве иначе?» Я снова шла обратно, в семью, как на каторгу, и вдруг подумала, что вовсе не обязательно ехать туда прямо сейчас.

Кукол, наборы для творчества, машинки я надежно спрятала в дальнем шкафчике, так что до самого праздника их никто не найдет. Теперь мои руки были освобождены от необходимости носить тяжелые пакеты. «Осталось освободить мозги», – сказала я себе с усмешкой.

То, что ждет меня дома, не может продолжаться вечно – это ненормально, в конце концов! Мне тоже нужен был выход из концлагеря, только я не могла понять, какой.

Я позвонила дочке: Илона делала уроки вместе с одноклассницей у нас дома, так что за неё я была спокойна. Валера… Я не знала, где он, мы не переписывались и не созванивались уже несколько дней.

Я вышла на перекресток возле рынка и отправилась вдоль заснеженных переулков. Выпавший час назад снег приятно хрустел, и я вспомнила, как мы с моей сестрой Катькой маленькими детьми катались на санках.

Наша школа была построена буквой «Щ», и в декабре заливали каток во внутреннем дворике. У нас с Катькой не было коньков, но это было совсем не важно: мы катались на льду в сапогах, упоительно ловя ощущение полета, пища от радости и страха.

Рядом с катком располагалась горка. Пока мы учились в начальной школе, часто наведывались туда с сестрой, а домой возвращались раскрасневшиеся, голодные, уставшие, но абсолютно счастливые.