Июньские эскизы копит ручка,
пока рука тетрадь упорно держит,
и шанс открыть глаза болтом прикручен
к набору букв, всё спрашивавших: «Где же
те наши сны, что потерялись всуе,
когда в аллеи погружалось солнце…» —
пусть всё, что я сказал, мне нарисует
озябший подорожник у колодца.
ПОЛЁТ
Свет отключен и стрелки стучат
даже громче пульсаций в висках,
словно гонит военная часть
батальоны солдат в марш-бросках.
Где-то дремлют ключи от дверей
рядом с кнопкой больного звонка,
чей хрип тает в канве батарей
этой ночью ненужных пока.
Город ближе, чем грусть облаков,
заменившая фото твои…
В рамке лица восьми бурлаков
призывают забыть и творить.
Карандаш взят, раскрытый блокнот
ждёт касанья в линейку страниц,
и ты снова уходишь в полёт
вдоль души полустёртых границ.
ОБРЕСТИ СЕБЯ
Казалось, летом должен таять лёд,
но всё случилось догме вопреки —
никто из нас его не разберёт
по запчастям движением руки.
Ушедший ливень разгрузил зонты,
забрав с собою тучи до поры,
когда начнёт на кухне кофе стыть
и скука медленно уйдёт в обрыв.
Ты не ответишь, заставляя ждать
на стёклах солнца, как зимой тепла,
но где-то в памяти ещё свежа
картина сложности сердечных плат.
И лужи станут переходом в мир,
в котором легче обрести себя,
чем наблюдать как в вазе сохнет мирт
и пламенем тоски закат объят…
«На хлебе масло горче, чем полынь…»
На хлебе масло горче, чем полынь,
последний в чае плавает лимон.
Раскрасит пальцы серостью золы
сожжённый лист, где слов твоих клеймо.
Открою окна – в гости новый день
проникнет вспышкой утренней звезды,
и дрожь предчувствий рябью по воде
о том, что будет, молча известит.
Проспект сжимает суету машин
в четыре строчки медленных стихов,
экран продолжит, как всегда, смешить
сквозь запылённое жарой стекло.
И тень надежды скажет, что пришло
посылкой время ехать мне туда,
где передастся взглядом ремесло
гулять в обнимку с чередой удач…
МЕЛОДИЯ
Л. Н.
Нежность мелодии льётся по проводу,
ноты смягчают барьер расстояния…
Образом ангела в сердце мелькнёшь снова ты,
крылья укутав хрустальным сиянием.
Розы и бабочки – мир не для осени —
царство твоё, и тебе лишь в нём властвовать.
Солнце – близнец, только с рыжими косами —
те же характер, улыбка и пластика.
Лето оденет портрет в рамку зелени,
сделав тона, как всегда, акварельными.
Я попрошу посмотреть и исчезну, как велено,
ветром, унёсшим мечту карамельную.
Если не жаль, подари мне журчание
нежной мелодии, где растворяется
глупый зарок не давать обещание
вслед за тобою к рассвету отправиться…
* * *
Л. Н.
Миг окрашен в сиреневый цвет
через линзы защитных очков —
потускнела листва кабачков,
стал плотнее шершавый цемент.
Выплывает грустящая даль
размышлением «против» и «за»:
либо с тем, что оставил, связать
свою жизнь, либо прочь навсегда.
Облака не помогут понять,
почему твой маяк далеко —
и трудней растопить в горле ком,
чем друзьям подмешать в кофе яд.
Жгут колёса асфальт третий час,
унося устный код двух имён…
время, словно невидимый лён,
скроет души, молчащие в нас.
«Привык всем верить и не верить…»
Привык всем верить и не верить,
идти назад, идти вперёд,
и слышать влажный голос ветра,
что даже в гости не зовёт.
Устало дышат крыши зданий,
под ними шорохи вестей
расскажут, кто сегодня ранен,
и где вновь выборы не те.
Себя вдруг ощутишь ты нищим,
нашедшим кров, но без тепла —
и будет рад, наверно, Ницше,
впадёт в депрессию Пилат.
Темнея настроенья небо,
а воздух как струна дрожит,
предчувствуя дождя нелепость,
сплетённую жарой из лжи.
И перепишется сознанье
в привычный шифр синих глаз,
а дешифровщик снова занят,
как телефон в конце стола.
ПРОДОЛЖАЕТСЯ…
На перепутье тормоза —
не более, чем рудимент,
раз перекрыт отход назад