– Как у меня может быть всё хорошо, если я не могу увидеться со своим единственным сыном, – тяжело вздыхает мама. – Ярик, может всё же уступишь? Попросишь прощения у отца? Ведь так здорово будет, если мы снова будем жить вместе!

– Мама, мы уже говорили об этом. Я не считаю, что был не прав, и мне не за что перед ним извиняться. Давай не будем об этом.

– Как знаешь сынок, – вновь вздыхает она. – Знай, что я тебя люблю, и буду любить несмотря ни на что. И отец тебя любит…

– Ну да, конечно, не смеши. Любовь – это явно последнее, что он ко мне испытывает. Да и к тебе тоже, – криво усмехаюсь я, а следом воровато оборачиваюсь.

Кабинет все так же пуст. Не знаю почему, но мне показалось, что кто-то смотрел мне в спину. Марь Сергеевна что ли решила проверить обстановку?

– Как так можно об отце, – начинает причитать мама. Ее голос встревожен. – Он так старается, так старается…

Высказать свою точку зрения у меня не получается – в кабинет заглядывает секретарша, шепотом предупреждая, что директор уже на подходе.

– Пока, мамуль, целую. За меня не переживай, лучше позаботься о себе.

– Пока, Ярик. Ты всё же подумай… – начинает было говорить мама, но я кладу трубку.

Все же директор подходит к кабинету, да и знаю я, что она хочет сказать. Старая песня. Старая и совершенно мной непереносимая.

Сходив вечером в душ, мы с пацанами делаем вид, что укладываемся спать, но ложимся лишь для вида. Не смыкая глаз лежим мы своих кроватях. Пацаны тихонько переговариваются, а я, сам того не желая, предаюсь воспоминаниям.

Вот отец орёт на меня как ненормальный. Вот я размахиваюсь и со всей силы бью его по лицу… Мне даже самому неясно, что я тогда испытывал больше. Страх? Вину? Азарт? А, может, удовольствие? Какофония эмоций, почему-то отдающая горечью на кончике языка, кружит голову.

Пусть отец идёт лесом! Я не стану просить у него прощения. Мне и здесь неплохо живётся…

Выждав часок, чтобы весь персонал наверняка успел уснуть, мы встаём и одеваемся в темноте. Открыв окно, линяем из комнаты уже проверенным способом: лёгкая пробежка по карнизу и спуск по сточной трубе. Метод отработанный — не нужно проходить мимо дежурящей на этаже училки, да и вход в подвал всё равно не в здании, а снаружи.

Мы с Алексом идём открывать дверь, а Миха и Дамир отправляются вместе с другими пацанами к женскому корпусу, чтобы помочь вылезти из окон девчонкам, и прихватить заранее украденные с кухни вкусняхи для нашей вечеринки.

– И где ты всему этому научился, – интересуюсь я, глядя, как ловко Алекс орудует отмычкой.

– Забыл, за что меня сюда упекли? За взлом с проникновением, – хмыкает дружбан, распахивая передо мной старую скрипучую дверь. – На улице научился, пока предки на Мальдивах тусили.

Я включаю заблаговременно припасённый фонарик, и, освещая бетонные ступеньки, направляюсь вниз. Спускаюсь в подвал, прохожу по длинному узкому коридору и попадаю в большое тёмное помещение. Место, где мы обычно устраиваем наши незаконные ночные тусовки. Рай для бунтующих подростков.

Всё здесь как будто специально для них подготовлено – посередине в один большой стол сдвинуты старые, исписанные непристойностями школьные парты, вокруг них стоят немало повидавшие стулья. Вокруг остаётся достаточно свободного места – есть где потусить, есть где позажигать. Один из учеников Кингдома умудрился сохранить при себе телефон, второй прихватил из дома колонку, так что без музла мы сегодняшней ночью скучать не будем. К счастью, звукоизоляция в этом подвале работает на "ура".

Не проходит и пяти минут, как помещение заполняют и остальные ночные гости. Мальчишки и девчонки в одежде, едва ли соответствующей поводу. Но что поделать, в Кингдоме особо не разгуляешься.