– Ты спишь, что ли? Приехали! – пихнула меня в бок Алинка.

А потом был петух. Точнее, его тушка. Рубить не пришлось, а вот щипать отправили. Нас с тобой, на веранду.

– Маленькой ёлочке холодно зимой.

Из лесу ёлочку взяли мы домой, – ты улыбался и фальшивил. – Бусы развесили, стали в хоровод…

– Весело, весело встретим новый год, – подхватила я, подула на пальцы – стыли. Но мы отчаянно продолжали.

– Надо бы согреться.

– Как? – я – сама невинность, ресничками хлоп-хлоп, а мысли поперёд батьки в пекло лезут, да и чувства – туда же.

– Очень просто! – зачерпнул горсть перьев и подбросил вверх над моей головой. – Новогодний салют, проше, пани!

Рыжие мокрые хлопья осели на волосах, щеках, на носу.

– Ах, так! – вскочила. А я-то подумала, а я-то ждала! И двумя руками в тазик – на тебе: – Получи, фашист, гранату!

Не прошло пяти секунд, полетели клочки по закоулочкам. В воздухе – пух-перья, петух благополучно забыт: лежал сиротливо в тазике, синими лапами наружу. Баталия переместилась во двор, в ход пошло запрещённое оружие – снег за пазуху и, наконец, поцелуи.

Как! Как я ждала новогоднюю ночь! Мечтала: обязательно случится «это». Что-нибудь из разряда запретного, из взрослой жизни. И я знала – ты тоже ждал. В каждом взгляде, в слове, в прикосновении – еле сдерживаемые нетерпение, эмоции, огонь. Сестра почувствовала неладное. Улучила минутку, выловила меня в коридоре:

– Поклянись, что не натворишь глупостей! Или, честное слово, больше никаких компаний и свиданий.

Я вспыхнула. Спорить, убеждать в обратном не хотела, да и бесполезно – читай меня как открытую книгу. Впрочем, как и давать слово. Ведь не сдержу! Но Лена не отступала:

– Поклянись!

– Э… мм

– Памятью мамы!

– Клянусь! – выскочила на улицу, дверью хлопнула со злости, думала из петель вылетит! Ах, Лена, предательница, знает, чем брать! Какие они, эти взрослые! Гады, вот! Я наклонилась, зачерпнула снег, растёрла по лицу, смешала со слезами: ты не увидишь, как плачу. Да и зачем? Если нарушу клятву, кто об этом узнает? А тебе и вовсе ни к чему знать о разговоре. Я успокоилась и вернулась в дом. Приняла решение.

В комнатах – дым коромыслом. Кто ёлку наряжал, кто гирлянды вешал. Племяшки под ногами крутились, в ладоши от восторга хлопали. Меня Алинка сразу охомутала: подай, принеси. И ты со мной. Вместе чистили, мыли, ты подшучивал, я краснела, в мыслях одно – нарушу слово. А вслух смеялась над твоими шутками. Лена поглядывала на нас настороженно. Славка позвал тебя съездить с ним за магнитофоном и колонками, ты отказался:

– Извини, не могу. Без меня тут некоторые не справятся. Учить их ещё и учить, как картошку резать правильно.

– Поучайте лучше ваших паучат! – возмущались в ответ «некоторые» и замахивались полотенцем.

– Детский сад, – фыркнул Славик.

«31 декабря. 19-00. Не верится, но скорей всего, это последняя запись в году. Лена выгоняет нас на дискач, говорит, сама управится. Ну, и Вадик ей поможет. Тот самый тип, что в женихи мне набивался осенью и от милиции, помнишь, Дневничок? Видно, всё дело в нём. С меня клятву взяла, а сама? Ладно, блин! Не буду писать гадости, прости. Не хочу портить праздник.

С наступающим, Дневник!».

В 22—30 мы покинули танцы, чтобы успеть проводить старый год. Ещё не выпили ни капли, а хмельное веселье накрыло нас с головой. С шутками-прибаутками ввалились в дом, а там – глаз не отвести от стола, скатерть-самобранка, да и только! Это ж надо снарядить такой в эпоху тотального дефицита. Душа согрелась, словно возле печки, в носу защипало: какие ж все кайфовые, постарались на славу. И мы, и пацаны, и Лена, конечно! Я подумала, что в последний час, перед боем курантов, Земля, будь она существом, вздохнула бы с облегчением. В эти 60 минут человечество забывает о плохом. Мысли только добрые, светлые, с надеждой. От того и тяжести никакой, от того и дышала бы планета полной грудью.