– Лиам, знаешь, – наклонившись еще ниже, прошептал Флинн, чувствуя тепло его крохотной ручки, – хотел попросить тебя об одном. Ты уж не расстраивай нашу маму, она и так натерпелась от меня такого, что словами не передать. Из меня получился никудышный сын, так что не бери с меня пример. Стань для нее тем, кем она сможет гордиться… – Флинн прикрыл веки, глубоко вдохнул, а затем медленно выдохнул. – Сделай то, чего я не смог сделать… и уже никогда не смогу…

Он открыл глаза, и по его щекам потекли слезы. Флинн не хотел плакать, но не смог сдержать в себе тот поток чувств, который рвался наружу. Он сидел у кроватки Лиама и представлял, как бы сложилась его судьба, если бы он вернулся в прошлое, уже зная о том, к чему приведут все поступки, совершенные им, все слова, сказанные когда-то в порыве гнева, боли и печали. Тогда бы он переписал свою жизнь заново, не сделав ни единой помарки, но, увы, то, что он прожил, не было черновиком, и чистых страниц у него не осталось.

Он услышал щелчок замка, и от этого звука его сердце обмерло и упало замерзшей птицей. Кто-то пришел в квартиру Лютера. Флинн бесшумно подошел к двери детской комнаты и прислушался. Этот голос невозможно было спутать ни с чьим другим – голос его матери.

Она вернулась домой раньше, чем предполагал Лютер. Что же теперь делать? Прятаться здесь негде, а через окно выйти не получится: нет пожарных лестниц, а квартира находится на четвертом этаже. Нет, чисто теоретически Флинн мог бы выпрыгнуть, но в таком случае он бы вернулся в мир мертвых через резиденцию Смерти, потому что от его тела осталась бы лепешка из звездной пыли. И тогда бы Флинн получил выговор от Графа Л в двойном размере: за проваленное задание и за бессмысленную смерть.

Все лихорадочные мысли улетучились, когда дверь скрипнула и в комнату вошла мама. Она была в белом шерстяном платье и в домашних тапочках. Мама выглядела уставшей и растерянной: светлые волосы, спускавшиеся ниже плеч, обрамляли исхудавшее лицо, рот был слегка приоткрыт, будто она хотела что-то сказать, но забыла, что именно, а в ярко-синих глазах читалось удивление.

– Это тот самый молодой человек, о котором я тебе рассказывал, – произнес появившийся за ее спиной Лютер. – Это он помог нам, когда в храме начался пожар.

Страх прибил Флинна к полу – не сдвинуться. Сердце то колотилось в бешеном темпе и горело огнем, то замирало, словно покрывалось коркой льда. Мысли в голове перемешались, и осознавать реальность становилось все тяжелее. Происходящее казалось ему сном, из которого невозможно было выбраться. Ты уже понимаешь, что спишь, хочешь проснуться, кричишь, надрываешься, но настоящий мир не впускает тебя обратно, наглухо замуровав все двери.

Мама не отрывала глаз от него и все смотрела и смотрела, и Флинн уже начал думать, что в ней зреет осознание: перед ней ее сын. Сейчас, еще немного – и она точно вспомнит его! Кинется к нему, крепко обнимет, поцелует и шепнет, что больше никогда не отпустит. Но зародившийся блеск в ее ярко-синих глазах померк, и на его место снова пришла растерянность.

– Ох, большое спасибо, что помогли нам с мужем. Если бы не вы, не знаю, что бы и было, – сказала мама и устало улыбнулась.

Флинн ничего не ответил. Он хотел выдавить хотя бы простое «пожалуйста», но в горле застрял ком, через который ни одно слово не могло протиснуться, поэтому он молча кивнул.

Мама растерялась еще больше, но, пытаясь скрыть это, продолжила говорить:

– Могу ли я узнать, как зовут нашего спасителя?

– Тайло, – наконец-то выдавил Флинн. – Меня зовут Тайло.

Это было единственное имя, которое всплыло в его голове со дна беспорядочных мыслей. Наверное, потому что он очень хотел, чтобы его психофор оказался сейчас рядом и поддержал в такой тяжелый момент.