Она в космосе летела
три миллиарда лет.
Типа, небесное тело,
от чёрной дыры привет.
По пути она уничтожила
три инопланетных корабля.
Подытожим:
цель её – планета Земля.
Кто её запустил, зачем,
не знаю.
Задал эти вопросы в череп
сподвижнику своему Николаю.
А он сказал, лёжа в траве:
«Смотри.
У меня есть гипотезы две.
Нет, три.
Но самое главное, —
сказал он воздухом через гланды,
мозг мыслью теребя, —
что она не упала на тебя!
Ибо постоянно в этом мире
с неба падают гири.
И наша задача – рассчитать путь,
чтоб не накрыло где-нибудь.»
А я ответил: «Это понятно.
Слова, как мыльные пузыри.
Откуда у тебя на голове вмятины
две. Нет, три.»
Груднички
Летела стая грудничков,
по-видимому, с севера.
Я посмотрел поверх очков
на них. Их было семеро.
Меня же было пятьдесят
один и восемь сотых.
Ну, типа, эти мы висят,
как мёд в пчелиных сотах.
И все они (ну, то бишь – я)
на грудничков смотрели.
Вокруг шумели тополя
и колосились ели.
Такой вот чумовой пейзаж.
Такое андантино.
И никому ты не продашь
подобную картину.
На предложение твоё
любой покажет кукиш.
С другой же стороны, её
на рынке не укупишь.
Она возникнет в жизни раз
бессмысленной инвазией.
Гляди, пока хватает глаз,
на это безобразие,
или без проку и пари
легко и бескорыстно
за грудничками воспари,
стряхнув оковы смысла.
День свирепого Уругвайца
Ты моя Барби, Ира.
А я твой Кен.
Чё-то давно я не доминировал
ни над кем.
А жить-то скучно
без доминирования.
Пойду, кого-нибудь нахлобучу.
Чё я, не Роберт Де Ниро?
И тебе уже
пора пропердеться.
А то ходишь в неглиже.
Оденься, вспомни детство.
Давай, одевайся.
У тебя времени был вагон.
Соскучился я по разногласиям.
Чё я, не Винс Вон?
Какие серьги?
Да не брал я твоих серёг!
Посмотри в стенке.
Алё, Серёг,
слушай, чё-то стало тихо в мире.
Пойдём, пробздимся, подоминируем.
Как? Когда?
Да ты чё?
В самом деле, да?
Учёл.
Слышь, Барби, всё отменяется.
Сегодня День Свирепого Уругвайца.
Ну чё глядишь на меня, как щука.
Надевай свою розовую кольчугу,
пока поставлю растяжки у двери снова.
И притащи с балкона пулемёт Дегтярёва.
Че ты плачешь? Слёзы не лей!
Всё-таки праздник у людей.
Всё. Ровняк на базе.
Окна и дверь заминировал.
Раздевайся.
Буду над тобой доминировать.
Дискурс
Вчера с тобой мы были в древнем Риме.
Ты всадник, а я консул Ипполит.
И люди рядом что-то говорили.
И нынче кто-то рядом говорит.
Прошли века. Мы стали буконьеры.
Тартуга и Джамайка был наш дом.
А люди говорили больше меры.
А я их понимал всегда с трудом.
А ты вообще за дискурс вешал сразу,
а иногда ещё слегка пытал.
Но от вербальной не спасал заразы
ни нож, ни абордаж, ни капитал.
Прошли века. Мы в двадцать первом веке.
Опять в ушах гнездятся чушь и бред.
Поднимем, брат, мечи, забрала, веки.
Давай устроим Ветхий им Завет.
Как джиннам запечатаем им вазы.
Об этом я давно уже мечтал.
Но от ментальной не спасут заразы
ни нож, ни абордаж, ни капитал.
Диэлектрик
Когда салютует россыпью брызг
Море, приветствуя Диэлектрика,
Диэлектрик трезвый вдрызг
видит: Море питает Река.
Реку питает Ручей.
Ручей питают вершины Гор
или струи студёных Ключей.
Потеет Земля миллионами пор.
Ветер капли уносит ввысь.
С Неба падают дождь и град.
Диэлектрик видит текущую жись.
Ему не надо других наград.
Он никогда никого не ел.
Понятие «смерть» незнакомо ему.
Диэлектрик прозрачнотел,
пропускает сквозь себя свет и тьму.
Как-то раз Костян с Коляном
решили его разбить.
Думали: Диэлектрик стеклянный.
Разбили, успев алкоголь распить.
Не хватило. Приобрели ещё.
Сели на лавку в парке.
Костян с выражением прочёл
текст на акцизной марке.
Николай почесал в затылке.
Мелькнула искра, вызвавшая пару реплик,
пробежала по руке, но не вошла в бутылку.
Ёлы-палы, это ж Диэлектрик!
Дрель