– Я от мамы вот досюда.
– А зачем играл роли в пьесах?
– Ради чистого интереса.
Поиграть хотел, менять маски,
позабавиться в страшной сказке,
сыграть Разина и разиню,
любить нищенку и княгиню,
палачом быть, четвертуемым,
атакующим и атакуемым.
Но по-гамбургски, всё до лампочки:
печки, лавочки. Кроме мамочки!
Варка
Одной картошки сердце билось
в кастрюльке нищенской моей.
Ей не спослал я втуне милость.
Как одиноко было ей!
Жестокие, в процессе варки,
её толкали пузырьки.
А рядом не было товарки
и крепкой мужеской руки.
Тогда я выключил конфорку,
слил в раковину кипяток,
скурил последнюю махорку,
завёл свой ветошный каток.
Подъехав к ТРЦ «Стекляшка»,
прошёл к отделу овощей,
взял из-за пазухи бедняжку
и положил к подобным ей.
Её приветствовали клубни,
чудом не ставшую пищей.
17.30 пополудни.
А я ещё не ел вообще.
Пусть стану я прозрачнотелым
и слабый лягу на кровать.
Но жребий брошен, выбор сделан.
Memento mori. Хватит жрать!
Велодрама
Шла в синема картина про любовь.
Взволнованная публика рыдала.
В восьмом ряду кусала губы в кровь
изрядно надушившаяся дама.
А в третьем впечатлительный кадет
кухарке машинально лез под платье.
Сюжет: Князь обуздал велосипед,
графиню предварительно в объятья
тропические нежно заключив.
Воздушный поцелуй она спортсмену
вослед послала. А презерватив
на заднем плане обличал измену.
Но постановщик скрыл почти от глаз
резинку под развесистые розы,
чтобы не каждый зритель прям сейчас
заметить мог улику. Степь морозы
внезапные сковали, когда князь
практически добрался до усадьбы.
Он ехал, гололёда не боясь.
Мечтал меланхолически: «Поссать бы!»
Вдруг появилась тройка ямщика,
несущаяся из-за поворота.
Копыто крупным планом и щека
с кровавым ручейком из края рта.
Пронзительно-трагическую ноту,
«Царь пушкой» затянувшись, взял тапёр.
Взволнованная публика рыдала.
А мне «Лила Флёри» дыханье спёр,
которым окатилась эта дама.
Версаль
Идёт бычок, качается,
вздыхает на ходу.
А жись всё не кончается,
как комары в саду.
Идёт бычок, бессмысленно
очами глядя вдаль,
и думает о миссии
своей – прийти в Версаль.
Какие его шансы?
Единственный ответ:
Версаль не приближается.
Версаля просто нет.
Он горизонта вроде
маячит впереди.
Но нет его в природе,
сколько не иди.
Верховный лось
Волхвы пришли на Пикадилли.
Их было тридцать человек.
До этого они бродили
в ментальных дебрях век и век.
Века текли вперёд, как сопли.
Плясало время – скоморох.
Людские скомканные вопли
в ушах метались, как горох.
А Парки пряли в зоопарке
судьбы жирафиков и панд,
пары, сношающиеся в парке,
жись инфотуфелек и Анд,
покрытых вечными снегами.
Бескрылый мрачный крокодил
в Мясопотамии ногами
по краю пропасти ходил.
Вчера опять пришла погода.
Сегодня в небе Солнце есть.
Но не могу ввести я кода
в пароль. Всё виснет на хрен! Жесть!
Из уха муха вылетает.
Она спала всю зиму там.
А я не знал. Так бывает.
Звонят. В дверях гиппопотам
стоит, глядит, отклячив челюсть.
Немая сцена. Зенки врозь.
А в небе верхнем на качелях
качается верховный лось.
Весенний мейнфрейм
В овраге слушаю Los Lobos.
Вина осталось полбутылки.
Я старый поржавевший робот.
П.О. пульсирует в затылке.
А ведь когда-то был я новый.
Носил престижную пижаму.
Гулял с Элеонорой клёвой.
Жонглёрил скипетром с державой.
Мной восхищались Аристотель,
Платон, Сократ и Ибн Сина,
Гомер, Кант, Гегель, дядя с тётей,
Наполеон и даже Зина.
Я куролесил с Нефертити.
Дарил ей фирменное мыло.
Она сказала: «Не крутите
меня!». И тут её стошнило.
Планида из меня лепила
фарсы, феерии и драмы
Всё это было. Точно было!
Не врут же, блин, ячейки DRAMа.
В овраге слушаю марьячи.
С югов летят электроутки.
Весна. Природа мать. А я чо?
Я снова путаюсь в рассудке.
«Кто главный в этой богадельне?»