Странный хозяин умолк и посмотрел на древний, обильно засиженный мухами календарь, что покоился у него на столе. Купава не удержалась и в нетерпении поинтересовалась:

– Милостивый государь, а о чём та книга?

– О том самом! Теперь поймёте мои страдания и причины нынешнего жалкого состояния. Значит, с трепетом кое-как дождался я новолуния и затворился на запор в дымной бане; нательный крест спрятал подальше, зажёг свечи и давай бубнить, что там по латыни начертано, страницу за страницей. Античный язык-то самого Цезаря и Цицерона я плохо помнил, но кое-что уразумел, да учитель латинского языка из гимназии мне пособил и всё растолковал.

Твердовский опять умолк, несколько раз глубоко вздохнул, словно собирался нырнуть под воду, и продолжил свой рассказ:

– В полночь слышу: кто-то ко мне стучится. Ну, я засов-то отодвинул, и дверь со скрипом раскрылась… Входит тут гость, без поклона, весь в чёрном; из белого-то на нём только завитой парик, да и тот так сильно напудрен, что сыпется с него на пол сероватый мел, словно крупа из крупорушки. Черты лица тонкие, а бородка, тьфу-тьфу, будто у деревенского козла. И так учтиво, с хитрецой, улыбается и говорит:

– Значит, восхотели личного бессмертия, Ваше благородие? Полной свободы возжелали отведать?

Ну а у меня самого, знаете ли, мурашки по коже побежали. Да что там, сударыня, мурашки, они – сущая ерунда. Смотрю, а у меня поджилки трясутся, я ж до конца не полагался на эту чепуху, всё думал, как обвёл меня вокруг пальца тот архиплут. Но я, как водится русскому человеку и дворянину, собрался с духом, а у самого, как говорится, кровь стынет в жилах от ужаса, но я всё ж отвечаю:

– Да-с, милостивый государь.

А он смотрит мне в глаза и даже не моргнёт ни разу, и так дальше учтиво изъясняется, при этом слегка похохатывая, тонким носом тряся:

– Весьма приятно лицезреть в этих дремучих калужских лесах, где ни пешему ни конному не пройти и не проехать, столь по-европейски образованного господина. Ныне большая редкость, уж вы мне поверьте, я публику вашу знаю хорошо, её больше картишки да гончие интересуют…

Я поинтересовался:

– Как вас соизволите величать, милостивый государь, и откуда пожаловали в наши края?

А он всё пристально смотрит мне в глаза, словно изучает меня изнутри, и без слов что-то важное промолвить изволит:

– Имя моё уж больно непривычно звучит для русского уха и может быть понято как крайне непристойное, потому я взял за правило обычно представляться по-простому – Тёмный гость. Надеюсь, Анастасий Перфильевич, вас не оскорбит такое моё прозвище? А прибыл я к вам по вызову из весьма дальних краёв, но в то же время близких, лишь руку протяни. Случается, я подсобляю всяким людям, ослеплённым гордыней, сделать последний шажочек вперёд али назад…

– Ничуть, милостивый государь, имя как имя, – отвечаю, а у самого аж в горле пересохло, да коленки дрожат. Будь оно неладно, это увлечение проклятой дьявольщиной.

– Выходит, вечно намереваетесь любоваться на Луну и, так сказать, со стороны надзирать за подлым и коварным развитием человечества?

– Желаю всенепременно, но не только созерцать прекрасное и записывать ходы правителей и фельдмаршалов, но и понять мать-природу и самого себя. Стану вольным, подобно небесной птице, как галка или какой-нибудь грач. Позволю напомнить любезного мне пиита, господина Державина:

Тёмный гость, видимо от удовольствия, аж захлопал и распахнул чёрный плащ:

– Вот такой высокий штиль подходит для истинно благородных людей, как вы!