Этим я и занялся, когда оказался в автобусе. Устроился на кресле в конце, как люблю, и принялся рассуждать. Дано: я без денег, имеющий с собой только телефон, набор для рисования и собственный энтузиазм. Найти: деньги. Решение… такового нет. Пока.

Итак, что я умею? Рисовать, а это значит, что можно отправиться в ближайший парк, примоститься где-нибудь сбоку дорожки и предлагать гуляющим свои работы на манер шаржистов, промышляющих похожим образом на Невском. Звучит очень недурно, по крайней мере в теории, а вот как будет на практике, мне остается только гадать.

Поскольку голову по-прежнему не отпускало, я решил провалиться в сон, так как надеялся, что это поможет если не снять, то хотя бы облегчить боль. Закрыл глаза, но заснуть или просто задремать не получалось: слишком отвлекали посторонние звуки. То двери откроются, то пассажиры между собой начнут вести чересчур громкие дебаты за свободное место, то машины сигналить начнут, то попадется лежачий полицейский и автобус подпрыгнет так, что едва получается не грохнуться на пол. Быстро осознав, что все мои попытки угодить в объятия Морфея успехом не увенчаются, все-таки открыл глаза. И очень вовремя: в автобус зашел контролер и начал проверять проездные. Аккурат в это время мы подъехали к остановке, и я, радуясь своему счастью, вышел на улицу. До парка оставалось не больше пятисот метров, поэтому дойти до него пешком труда не составило.

Этот парк я тоже помню очень хорошо: здесь прошла часть моего детства. Все так же: изрытые ямами и ямками дорожки, хлипенькие саженцы едва живых деревьев, подвязанные со всех сторон, низкие кустики по краям аллей, вечно грязные лавочки. Презрительно, но в то же время сочувственно поморщившись, я направился по одной из дорожек к прудам. Там, выбрав самый широкий мостик, прислонился к перилам и начал рисовать.

Легкие движения карандаша превращали белое пространство бумаги во что-то новое, несуществующее ранее. Линия, линия, еще линия; здесь слегка подтереть, нажать чуть сильнее, тут пара небрежных штрихов, а здесь чуть-чуть теней… и набор невнятных самих по себе линий превращается в дерево, фонарь и лавочку под ним. Внешний мир перестал существовать, звуки становились все тише и тише, пока совсем не перестали доноситься до моих ушей. Лист из стандартных размеров становился все больше и больше, пока не закрыл собою весь мир. Я остался один на один со своим рисунком. Мне казалось, что нет человека счастливее меня. Взмах рукой. Еще. Снова. Штрих, линия, тень, штриховка, точки, кривые…

– Красиво, – вдруг раздалось над самым ухом.

Я обернулся на голос, и весь мир сразу рухнул: лист бумаги опять стал помешаться в руке, уши заболели от вновь нахлынувших звуков. Иными словами, мне пришлось вернуться в реальность.

Позади меня стоял мужчина лет шестидесяти в классическом сером костюме и с очень аккуратной бородкой. Создавалось впечатление, будто он сошел с какого-нибудь рекламного постера семидесятых годов прошлого столетия.

– Да, спасибо, – растерянно произнес я, так как раньше никто из незнакомых людей мое творчество не оценивал. Но быстро сообразив, что из сложившейся ситуации можно извлечь выгоду, решил добавить, – если вам очень нравится, то можете приобрести.

Сказав это, я закусил губу от волнение и выжидающе посмотрел на старика. Он склонил голову на бок, прищурился, будто оценивая мое творение, и наконец произнес:

– Так и быть, молодой человек, я куплю ваш набросок.

На лице у меня сама собой появилась улыбка, но в голове сразу заплясал неприятный вопрос: какую бы цену назвать, чтобы не продешевить, но в то же время не отпугнуть покупателя? И, будто читая мои мысли, старик спросил, попутно открывая бумажник: