– Райка! – орёт она ещё с другого конца улицы. Окошко в домике заколочено фанерой, наспех и неаккуратно. Из щелей дует.

– Райка!

Бесконечная вереница собутыльников. Масляные взгляды и кривые улыбки.

– Какая девочка красивая. Куколка.

Потные ладони, гладящие по голове. По спине. Годам к двенадцати и ниже.

– Райка, – смех матери, визгливый и нервный, – а ну-ка, посиди с нами. Куда опять намылилась, шалава малолетняя? То-то тебя дома не застать. Где шляешься ночами, стерва?

Мгновенный переход от смеха к подзатыльникам. И помощи просить не у кого. Одобрительное гудение голосов, оценивающие мужские взгляды. Хочется убежать и спрятаться, далеко-далеко, глубоко-глубоко.

Ей было тринадцать, когда убежать не удалось. Она никому не сказала, а очередной мамашин приятель поутру, кажется, и не вспомнил ничего. Стоя на мосту над рекой и куря первую в своей жизни сигарету, стащенную у матери, Регина не плакала. Слёз не было, как, впрочем, и боли. Внутри было пусто. Пепелище. Смотрела вниз, на далёкую чёрную воду, такую спокойную, такую зовущую и обещающую спрятать и забрать себе все проблемы. Пепел от сигареты сыпался на перила. Маленькую железнодорожную станцию накрывали сумерки. Регина смотрела вниз, в пропасть без дна и понимала – она любым способом уйдет отсюда. С этого моста, с этой станции, из этого мирка, пахнущего водкой и рыбой. Украдёт, убьёт, поезд угонит. Но уйдёт. Чего бы это ей или кому-то ещё не стоило.

Наверное, именно тогда и там, в черной мути убаюканной сумерками маленькой ленивой речки, она и увидела совершенно ясно, что будет дальше. Она выберется отсюда. Она заработает много денег. Очень, очень много денег. Чтобы хватило вкусно есть каждый день. И платья, как у других девчонок. Она купит дом. В нём не будет холодно и не придется в дождь расставлять тазы по всему полу. В нём будет уютно и тихо. У неё будет семья. Нормальная, как у других. У её детей будет даже своя комната. И никто никогда не посмеет их обидеть. И ее не посмеет. Она больше никогда не будет беспомощной и беззащитной. Она отрастит длинные когти и острые зубы. Пусть лучше боятся и ненавидят, чем вот так.

Остатки пепла смёл с перил ветер. Чёрная муть была неподвижной. Регина смотрела в неё, не отрываясь. Запоминала. То, что она увидела, заставит её жить. Вставать каждое утро, ходить в школу, воровать у материнских собутыльников еду и старательно не попадаться им на глаза. Скалиться, как бешеная дворняжка, уворачиваясь от подзатыльников. Всё обязательно станет лучше. Нужно только подождать. Дождаться. Припрятать в сумку найденный у станции обломанный перочинный нож. И жить, жить дальше. Потому что есть, ради чего.

Регина вынырнула из вязкой липкой темноты резко, на вдохе. Полежала минуту, слушая, как тает где-то вдалеке, в годах от неё, перестук колёс и чувствуя, как успокаивается бешено колотящееся сердце. В комнате плавал свет фонарей. Регина встала, с силой потёрла лицо руками. Мутило, хотелось настежь распахнуть окно и втянуть полной грудью промозглый осенний воздух. В соседней комнате ходил из угла в угол Андрей с Эллой на руках. Осторожно покачивал, что-то мурлыкая под нос.

– Ты чего встала? – шёпотом спросил он, заметив её в дверях. – Мы пока справляемся. Иди, ещё полежи.

Регина благодарно кивнула. Но не вернулась в спальню, а зашла в дверь напротив.

Лампочка в ванной вспыхнула тускло-жёлтым светом. Но даже такой слабый, он раздражал уставшие глаза. Регина оглядела себя в зеркале над раковиной. Поморщилась. Ну и видок. Лицо осунулось, побледнело. Под глазами тёмные круги. Волосы растрёпаны и уже видны отросшие корни. Пора бы в парикмахерскую. Нужно приводить себя в порядок.