– Ты чудо, Лира, – ответил он, беря чашку. Его пальцы коснулись её руки – случайно, на миг, но она задрожала, как лист на ветру.

Сирин захихикала с подоконника:

– Чудо с кислой миной! – и кинула пыльцу в Лиру. Та отмахнулась, но пыльца попала в волосы, и Тео рассмеялся:

– Вы как сёстры, вечно ссоритесь.

– Мы не сёстры, – резко сказала Лира, и голос её дрогнул. Она хотела добавить: "Я люблю тебя, дурак", но сжала губы.

Тео отпил чай, кивнул:

– Вкусно. Ты всегда знаешь, что мне нравится.

Она стояла, глядя, как он пьёт. Её любовь была в этом чае – в каждом листочке, что она взяла на базаре, в каждом вздохе, что она вложила, думая о нём. Но он не знал. Он смотрел на Сирин, на часы, на всё, кроме неё. Лира подошла ближе, села напротив.

– Тео, – начала она, тихо, почти шёпотом, – ты когда-нибудь думал… о ком-то рядом?

Он поднял брови, улыбнулся:

– Рядом? Ты же рядом, Лира. И Сирин.

Сирин фыркнула:

– Я не считаюсь, я летаю!

Лира сглотнула. Её сердце рвалось – он не понимал.

– Я не то имела в виду, – сказала она наконец.

– А что? – Тео смотрел на неё, искренне, но слепо.

Она отвернулась. "Тебя," – подумала она, но вслух сказала:

– Ничего. Забудь.

Сирин запела снова, а Лира осталась у окна, чувствуя, как любовь и боль сплетаются в ней, как шестерёнки в его часах.

Лира стояла у окна, глядя на звёзды, что падали вверх. Её пальцы сжимали подоконник так, что костяшки побелели. Тео сидел за столом, допивая её чай, и шутил с Сирин – его смех был как нож, что вонзался в неё снова и снова. Она любила этот смех, любила его голос, его руки, что держали чашку так бережно, как он никогда не держал её. Сирин кружилась над ним, напевая что-то про эльфа и ветер, а Лира чувствовала, как её грудь сдавливает – не от злости, а от тоски, что не отпускала.

– Тео, – позвала она, оборачиваясь. Голос был хриплым, будто она кричала всю ночь.

Он посмотрел на неё, отставил чашку.

– Что с тобой? Ты какая-то тихая сегодня.

Сирин хихикнула:

– Она всегда тихая, когда не шипит на меня!

Лира пропустила её слова мимо ушей. Она шагнула к столу, села напротив Тео, глядя ему в глаза – глубокие, тёплые, слепые к её боли.

– Ты когда-нибудь замечал, как пахнет воздух после дождя? – спросила она, сама не зная, зачем.

Он кивнул, чуть нахмурив брови:

– Да, люблю этот запах. А что?

– Я тоже, – сказала она, и её голос дрогнул. – Я хожу под дождём, чтобы чувствовать его. Думаю о тебе.

Тео улыбнулся – просто, дружески, как всегда.

– Ты странная, Лира. Но это мило.

Сирин фыркнула с подоконника:

– Мило? Она как гарпия перед грозой! – и запела громче, назло.

Лира не слышала её. Она смотрела на Тео, на его волосы, что падали на лоб, на его пальцы, что крутили шестерёнку. Её любовь была в каждом вдохе – она дышала им, его мастерской, его миром. Она хотела сказать: "Я живу тобой", но вместо этого встала, подошла к часам на столе, коснулась их.

– Они красивые, – прошептала она. – Как ты.

– Спасибо, – ответил он, не отрываясь от работы. – Ты всегда хвалишь их.

Она сжала кулаки. Он не понимал – ни её слов, ни её взглядов, ни того, как она дрожала, когда он был рядом. Лира отвернулась, чувствуя, как слёзы жгут глаза.

– Я пойду, – сказала она резко.

– Уже? – Тео поднял голову. – Останься, Сирин споёт ещё.

– Пусть поёт, – бросила Лира, и её голос сорвался. – Мне хватит.

Она вышла, хлопнув дверью. На улице ветер ударил в лицо, но не остудил её. Она любила его – до ненависти, до желания вырвать своё сердце и бросить к его ногам. Сирин осталась с ним, а Лира знала: она вернётся завтра. Потому что не могла иначе.

Лира вернулась на следующий день, её шаги были тише, чем вчера, но сердце билось так же громко. Она толкнула дверь мастерской, и запах металла и трав ударил в нос. Тео сидел за столом, склонившись над часами, а Сирин кружилась над ним, напевая что-то про фею и цветок. Лира остановилась, глядя на него – он улыбался, как ребёнок, нашедший игрушку. Её любовь вспыхнула снова, как костёр, что не гаснет.