Над ними медленно плыли облака – не пушистые и белые, а точь-в-точь как песочные часы, гигантские и призрачные. Из их верхних колб сыпался искрящийся песок времени. Он касался мостовой, вспыхивая на миг хрустальными цветами невероятной красоты – розами из льда, тюльпанами из света. Но через мгновение они рассыпались с тихим, печальным звоном, будто чьи-то самые сокровенные, но так и не высказанные вслух обещания.

Бублик, прижав бархатные уши к голове, нервно обнюхивал мостовую. Она была вымощена не камнем, а осколками застывших мгновений – камешками, на которых замерли крошечные сценки: смеющаяся мордочка, падающая чашка, луч солнца на воде. Каждый осколок тонко звенел под его лапой и крошился, как сахарная глазурь на забытом прянике, оставляя на рыжей шерсти серебристую пыль, пахнущую сталью и… чем-то знакомым.

– Пахнет железом… – проворчал пёс, чихнув крошечной конфетти-снежинкой, которая тут же растворилась в воздухе. – И… твоей «Конфетной Пушкой» после того, как она взорвалась на Празднике Пустого Ведра! Помнишь? Весь фургон залило клубничной патокой! А ещё… пахнет кислыми ягодами! Как те, что мы нашли в Заброшенном Саду Снов!

– Это не ягоды, Бублик, – поправила его Гизмо, осторожно проводя пальцем в перчатке с обрезанными пальцами по стене ближайшего дома. Стена была сложена не из кирпичей, а из книг – толстых фолиантов и тонких томиков, – но у всех были вырваны страницы. Пустые корешки шелестели под ее прикосновением, как сухие осенние листья под ногами армии призраков. – Это запах горелого машинного масла. Старого, загустевшего. И лаванды. Сильно, навязчиво. Здесь всё… всё пахнет памятью. И… – она понюхала воздух, сморщив нос, – …несбывшейся мечтой. Грустью, которая въелась в камни.

Пусик, обмотавшийся шарфом так, что видны были лишь два огромных, испуганных глаза, похожих на темные озера, дрожащей рукой указал на мост, перекинутый через зияющую бездну. Конструкция сверкала и переливалась, словно сплетённая не из стали, а из светящихся, плывущих чисел: «12:61», «Февраль 30-е», «Послезавтра», «Вчера утром, но позже».

– С-смотрите! – прошептал призрак, и его голос задрожал эхом. – Он в-ведет прямиком в «Послезавтра»! Это ж… это ж вообще возможно? Я не хочу туда! Там может быть… что угодно!

Ворчун, как тень, возник рядом и крепко схватил Пусика за шарф, едва тот не шагнул на сияющие, зовущие цифры.

– Не дури, эфирное создание! – заворчал гном. Его крошечные глазки горели предостережением. – Здесь время не течет, как полноводная река. Оно извивается, течет боком, задом наперёд и вверх тормашками! Шагни на этот мост – и твои самые свежие мысли станут пыльными воспоминаниями, как эти… – он сердито ткнул посохом в сторону тротуара, где двигались полупрозрачные фигуры. Тени смеялись беззвучно, спорили, размахивая невидимыми руками, плакали, вытирая несуществующие слезы. Их голоса доносились приглушенно, будто из-под толстого слоя ваты или со дна глубокого колодца. Одна из теней – девочка с тонкими косичками, в старомодном платьице, – вдруг обернулась и махнула Джо-Джо. Её улыбка была солнечной, но в следующее мгновение рука рассыпалась серебристыми песчинками, унесенными все тем же вездесущим ветерком.

– Эй, Ворчун, а что если мы… – Джо-Джо, завороженный, наклонился и подобрал с земли только что родившийся хрустальный цветок. Он был холодным и тяжелым. Но едва пальцы мальчика сжали его, цветок рассыпался, оставив на ладони лишь влажный след в виде четкой, светящейся синим цифры «7».

– Нет! – отрезал гном резко, даже не оборачиваясь. Его знаменитая борода, украшенная крошечными, позвякивающими колокольчиками (на случай «чрезвычайной скучности или нападения невидимых комаров», как он любил объяснять), дергалась в такт его резким шагам. – Не вздумай ничего лизать, пробовать на зуб, нюхать слишком глубоко или, не дай Гномий Молот, кидать! Мы здесь не для твоих безбашенных экспериментов, мальчишка! Мы ищем создателя, а не новый способ превратиться в календарную страницу!