Остаток ночи они провели не в своих постелях, а в уютной мастерской папы Джо-Джо. Запах сосновой стружки, масла и чего-то вечно паяемого витал в воздухе. На высокой полке, между банками со «Звёздной Пылью для Чистки Механизмов» и ящиком с надписью «Смех Экстренной Помощи (Только для Чёрных Дней!)», стоял Тихон. Целый. Безупречный. Его латунный корпус блестел в свете масляной лампы. Но это была лишь точная копия, созданная умелыми руками папы. Красивая, но… молчаливая и пустая. Джо-Джо подошел, поднялся на цыпочки и прижал теплый осколок циферблата к холодному металлу копии, шепча так тихо, что слышал только он да, возможно, дремавший на верстаке кот:

– Помнишь, дружище, как мы сбежали той ночью на Полюс Смеха? Ты будил меня каждые пять минут, боялся, что я просплю полярный рассвет и первое солнышко года… Ты так старался. – Голос мальчика снова дрогнул. Он бережно завернул осколок в вышитый платок, создавая маленький сверток-напоминание. – Я верну тебя. Настоящего. Даже если… даже если придется перевернуть все песочные часы в мире.

На рассвете, когда луна еще цеплялась серебряным когтем за край горизонта, а воздух звенел от последних предрассветных грез, друзья стояли перед пульсирующим Разломом. Ворчун, выглядевший мрачнее обычного, опирался на посох, к которому была привязана банка его знаменитого варенья из «Вечноцветущей Ромашки» с этикеткой «На Самый Крайний Случай!». Гизмо, похожая на готового к бою маленького инженера, последний раз проверяла настройки «Смехометра 2.0», бормоча про «частоту ностальгических вибраций». Пусик, обмотанный теперь тремя шарфами разной степени прозрачности, дрожал так, что его контуры расплывались, как тень на ветру.

– Готовы? – спросил Джо-Джо, крепче сжимая в ладони сверток с осколком. Осколок горел, как маленькое солнышко, указывая прямо в сердце трещины.

– Н-н-нет, – выдавил Пусик, и его «нет» прозвучало как эхо из глубокого колодца.

– Идеально! – Джо-Джо вдруг широко, по-настоящему ухмыльнулся, и в его глазах вспыхнул знакомый огонек азарта. – Значит, это будет самое настоящее, самое честное приключение. За Тихона! Похихикаем!

Они шагнули в трещину всем скопом. Фиолетовый свет поглотил их. Последнее, что долетело до пустой Площади Внезапной Радости, было довольное мурлыканье котенка Лирика, доедавшего пряник-гитару на ступеньках мастерской, и далекий, нежный звон колокольчиков – будто эхо из того самого прошлого, которое они так отчаянно хотели вернуть.

Город висел над бездной времен, как грандиозный, но хрупкий мыльный пузырь, запущенный капризным ветром Вечности. Не разбитый хрустальный шар, а скорее, застывшая на миг слеза самой Реальности. Стены города были сложены из плиток, на которых мерцали названия – не просто «Вчера», «Когда-то», «Скоро», а более личные: «Первый Шаг», «Несказанное Слово», «День, Когда Не Пришли», «Обещанное Завтра» – переливались под светом бледного, далекого солнца. Оно не грело, а лишь подсвечивало мир холодным, мертвенным сиянием старого фонаря в заброшенном подвале. Воздух гудел низким, непрерывным гулом – гулом самого Времени, текущего под ногами. И ветерок… Он был повсюду, этот ветерок. Он пах лавандой, высохшей между страниц старого дневника, пылью библиотек, где книги плачут чернильными слезами, и едкой горечью невыплаканных детских слез. Он трепал огненно-рыжие волосы Джо-Джо, запутывая в ней серебристые песчинки – застывшие, потерянные секунды.

– Вау… – выдохнул Джо-Джо, запрокинув голову так далеко, что едва не потерял равновесие. Ворчун тут же подхватил его за шиворот своим посохом. – Смотрите! Тут даже небо… тикает!