Неожиданно на старика накатывает ощущение пустоты. Будто бы занесённая нога опустится сейчас не на гравий дорожки, но провалится в пустоту, а он рухнет туда за ней, унесённый естественными силами гравитации. Время пропускает пару мгновений. Филипп же, не в силах сделать шаг, подаётся всем телом назад и чуть было не падает. Пара молодых ребят, беззаботно о чём-то болтающих на скамейке неподалёку, вскакивают и бросаются к пошатнувшемуся старику. Благо, что всё обходится небольшим замешательством.

– Grazie, – говорит Филипп, чувствуя, что сжимает в кисти грубую ткань куртки незнакомца. Несколько минут уходит на то, чтобы убедить молодых людей, что с ним всё хорошо и скорая не нужна. Простившись с ними, Филипп идёт дальше.

Наваждение было таким сильным, но ослепительно коротким. Филипп не понимает, что ему делать дальше. Старик идёт, внимательно осматриваясь по сторонам. Гравий, как и должно, хрустит под подошвами.

«Всё идёт своим чередом», – думает Филипп, доставая платок. На белоснежной ткани застыли бурыми пятнами капельки крови – единственные последствия стычки с безумным фанатиком, залепившим старому художнику оплеуху на его новой выставке. Что ж, разве настоящее искусство не должно быть провокативным?

Переживая наваждение, Филипп не заметил, как закусил покрывшуюся корочкой болячку. Чувствуя на языке привкус меди, художник запрокидывает голову и смотрит вверх. Небо медленно наливается чернотой, готовясь к очередной ночи.

Ещё одной в бесконечном ряду, теряющемся в тумане будущего.

Купалёвы въехали в новую квартиру где-то в конце февраля – начале марта.

Старый дом в историческом фонде Санкт-Петербурга: один из тех, фасады которых украшены колоннами, а трубы и проводка оставляют желать лучшего. Но Купалёвым повезло: повышение отца семейства позволило не только переехать из спального района в желанный центр, но и сделать капитальный ремонт. Пять больших комнат отстроили чуть ли не заново, оставив только на удивление хорошо сохранившиеся полы и потолки.

Купалёвы, конечно же, хотели органично вписаться в интеллигентное общество жильцов, потому заранее прошлись по всем квартирам, извинились за шум и пообещали, что никаких работ после девяти вечера вестись не будет.

Соседей оказалось немного: пожилая семейная пара, до того чинная, что академическое прошлое в них не заподозрил бы только слепой; семья почти ровесников с двумя детьми-подростками; одинокая бабушка – божий одуванчик и студент. Академики живут на первом, как и одинокая бабушка. Вот только у Купалёвых сложилось впечатление, что они даже не подозревают о существовании друг друга. Студент, бледный худощавый юноша, вечно расхаживающий в чёрном пальто с поднятым воротником, оказался настолько застенчивым, что говорил с новыми соседями через закрытую дверь, да и то отделался парой слов. Благодушное семейство занимало третий этаж целиком. Скабрихины встретили пополнение парадной радушно и позвали Купалёвых в гости: «Обязательно-обязательно, нужно же знать соседей в лицо», но точной даты не назвали, и приглашение как-то забылось.

Знакомство свели и с консьержкой Лидией Петровной. Словно Цербер, она стерегла покой дома, цепко всматриваясь в каждого, кто смел переступить порог парадной. Одинокая бабушка с первого этажа поделилась сплетнями об аристократическом происхождении консьержки: дескать, Лидия Петровна – представительница старого дворянского рода, который чудом пережил и семнадцатый, и тридцатые. Консьержка с серым, бесстрастным лицом всегда читала книгу, обложку которой скрывала за обёрткой из газеты, и была подчёркнуто вежлива и строга со всеми, включая обитателей дома. Своим поведением она сначала насмешила ремонтную бригаду, нанятую Купалёвыми, а затем испугала, появившись у входной двери ровно за пять минут до положенного тихого часа. Бригадир, грубоватый, но добрый лысый дядька, привыкший трудиться руками, хотел задобрить Лидию Степановну чаем да конфетами, но консьержка была непреклонна и продолжала кошмарить ни в чём не повинных строителей, что стоило Купалёвым пятипроцентной надбавки.