– …охотники.

Не договаривает, слышу в глубине леса охотничий рожок, вот черт, весь год лес стоит тихий и безмолвный, а после Самхейна как начинается, трубят рога, цокот копыт, лай адских гончих…

– Вы хотите поговорить об этом?

– Да… понимаете… я не хочу, чтобы меня подстрелили. Я…

– Что вы…

– Ну, как бы это сказать…

– Смелее…

– Я боюсь… Я боюсь быть подстреленной, понимаете?

– Что же, давайте разбираться, что на вас так повлияло, что вы боитесь, что в вас попадет стрела… Может, вы видели, как в кого-то летят стрелы?

– Нет, но как я представлю, как в меня летит стрела, это же больно…

– …да кто вам сказал, что это больно, вы сами-то пробовали? Вы меньше слушайте тех, кто говорит, что больно, они смуту хотят посеять, традицию погубить…

– Да я все понимаю, только как представлю, что в меня стрела вонзается…

– А вы не представляйте, вы подумайте, как это прекрасно, стремительная крылань несется по осеннему лесу, её догоняет стрела, вонзается в горло добычи, как крылань падает, вскидывая тонкие ноги… вы видели такие сцены на картинах, вы видели такие скульптуры, неужели вам не хотелось оказаться на их месте? А вспомните живописные полотна, где подстреленная крылань жарится на вертеле в глубине печи? Да это те драгоценные минуты, когда крылань становится в центре внимания, и весь мир большого замка собирается вокруг крылани, когда её подают на стол, приправленную пряностями, ароматно пахнущую, обложенную печеными яблоками и травами…

– …вы так красиво говорите…

– …так это и есть красиво, вы никогда не задумывались? И вы хотите лишить себя такого счастья, вы хотите остаток жизни, сколько вам там осталось – лет двести, триста, тысяча, – прозябать в бесконечных лесах?

– Вы правы… ох, как вы правы, и все-таки иногда мне бывает страшно…

– Ничего, сейчас мы проработаем ваши страхи, и все будет…

…колокольчик на двери заливается отрывистым лаем, иду, иду, да какого ж черта в самом-то деле, в самые принятые моменты дергают… такими темпами мне самому скоро психолог будет нужен…

– Иду, иду…

Открываю дверь, в который раз говорю себе, хоть сначала посмотреть в глазок, кого там черт принес, а то время-то сейчас темное, вот так вот открою дверь после захода солнца, и ввалится дикая охота в полном составе…

В полном составе вваливается дикая охота, всадники неловко переминаются с ноги на ногу, гончие нервно принюхиваются, вот ведь черт…

– Вечер добрый, – всадник с оленьими рогами склоняется ко мне.

– Э-э-э… добрый.

– Вроде бы к вам забежала крылань…

– Да, странная такая крылань, не хотела быть подстреленной… видите как… у неё были психологические проблемы…

– Ох, не понимаю я этих новомодных штучек…

– Не беспокойтесь, я поговорил с ней, мы проработали её страхи, так что теперь она с радостью будет подстреленной и зажаренной…

– Вот как…

– То есть, простите, уже стала… – обгладываю ребрышко, м-м-м, а ведь клялся себе сбросить то, что набрал на пряниках, а вместо этого вот что творю…

– В смысле… стала?

– Ну… а что, по-вашему, человек должен делать с ланью, которую поймал?

– Вы… да как вы смеете уверять, что это вы её поймали, я же…

– Э-э-э, нет, от вас-то она ушла, а я-то её уговорил стать настоящей крыланью под базиликом в сырном соусе…

Всадник с оленьими рогами сглатывает слюнки, краснеет.

– Не желаете ли попробовать?

– Не… не желаю, – оглядывает свое притихшее войско, трубит в рог так, что у меня закладывает уши, пришпоривает волка, гонит прочь в темноту осенней ночи, озаряя путь факелами.

Беру себе еще одно ребрышко, обещаю, что последнее, в который раз я себе это обещаю…

…смотрю на часы, черт, опаздываю, черт, на улице еще темно, солнце еще не встало, еще спит в своей постели за горизонтом, кутаясь в одеяло и свесив ногу с кровати. Беру два пальто, в одно залезаю сам, другое… а кто запретит мне взять с собой на прогулку пальто? Идем под руку с пальто по еще спящим улицам, улицы сонно ворочаются, бормочут, чего вам дома не сидится, воскресение же, спали бы еще да спали…