Нет у пожилого человека этого самого пенечка в лесу! Колесико жизни закручивает саму белку. Для белки в колесе торможение является более трудной проблемой, чем разгон. Наблюдали Вы это с реальной белкой?

Но и это еще не все.

Болезни свои и болезни ближних, смерть ровесников постоянно напоминают о самом главном. Но и тут человек ухитряется не примечать Лес Вечности за деревьями забот. Медицинские вопросы и вопросы служения ближним отбирают все силы, в том числе умственные, а их самих становится с годами все меньше. Смерть теребит каждого из нас, все громче постукивая косой и клюкой, и мы слышим этот стук, понимаем его, что это такое, от кого и зачем. Но сам этот стук в какой-то мере провоцирует нас на отпор, как раненного Василия Теркина, замерзающего на снегу. Мы включаем защитные механизмы, мы сопротивляемся, бьемся, трепыхаемся. И хотя это по ситуации вроде оправдано, но очевидна и потеря. А она состоит в том, что мы не готовимся к вечности, не готовимся к ней целенаправленно, с применением умственных, сердечных, молитвенных сил.

Жизнь показала мне немало таких примеров: и того, как умирающий молодым о вечности думает, и того, как умирающий старым о ней не думает, хотя этот старый гораздо больше времени был верующим и церковным человеком, не каким-то блюстителем обрядов, а именно жившим внутренней духовной жизнью.

Поэтому, естественно, как человек, общающийся преимущественно с пожилыми и умирающими, я хотел бы именно им в первую очередь предложить свой лесной пенек. Я не осуждаю пожилых за все замеченное, понимаю, что, несмотря на парадоксальность, перед нами естественный ход событий. И тут не тот случай, когда, надавив на совесть, призвав и построив в ряды, пастырь мог бы оказывать влияние. Здесь совсем другое. Здесь не напрягаться нужно и не напрягать другого, здесь нужно отдохнуть от напряжений. Здесь нужно снимать напряжения. Для этого пеньки в лесу и придуманы.

Именно с годами меня самого все больше захватывает то же самое искушение. Можно сказать, все лучшие годы были посвящены именно проповеди о вечности, о том, как Иисус Христос нам ее открыл. Но чем больше в это вкладываешь собственных сил, тем больше почему-то охватываешься общей закономерностью: надо как-то сегодня оказываться полезным пожилым и умирающим, а это означает суету и беготню. И одна за другой приходят мысли: а что если там просто откроется пустота? Не было ли все мое прошедшее служение слову о вечности всего лишь психотерапией для умирающих и не более? И даже не для них, а для самого себя?

Когда такие мысли приходят, как собственные или под видом собственных, уже не тянет осуждать кого-то другого за неверие. Но все-таки, согласитесь, это серьезный повод к раздумьям.

И вот сейчас, пока ни самого еще болезнь не свалила на одр, ни из ближних пока, на какой-то период, на одре еще никто не лежит, – давайте же присядем и отдохнем.

Но отдохнем мы, конечно, с Книгой в руках. Откуда "есть-пошла" сама мысль о каком-то посмертном бытии?

Н. Т. Райт перелопатил в своем труде книги разных народов, окружавших Израиль, и нигде не нашел идеи воскресения из мертвых. Как он выразился, смерть – это улица с односторонним движением. Люди уходят в ту страну, из которой на землю возврата нет. Они никогда и ни в каком виде не вернутся назад. Они в очень редких случаях в виде неких призраков или теней могут являться живущим на земле и передавать им некую информацию, но это никак не предполагает возвращения. Не нашел Райт в древних книгах и того, чтобы посмертная жизнь в языческом мире считалась бы отрадной, чем-то утешительным после земных страданий.