Отметим, что древняя египетская религия целиком погружена в культ мертвых. Египетская "Книга мертвых" там была своеобразной библией. Построение человеку относительно благополучного посмертия осуществлялось через подготовку роскошного погребения. Живые люди (и в частности, порабощенные евреи) приносили мертвым такие невыразимые материальные и трудовые пожертвования, которые никогда не воздавались живым. Дары плодов земных тоннами погребались в могилах, между тем, как живым людям от этих богатств доставались лишь крошки.

Удивительно ли после этого, что Израиль возненавидел эту отвратительную религию смерти и возжелал иметь религию жизни!

И самое главное убеждение евреев (и вообще, людей библейского мира, таких, как Иов и его друзья) заключалось в том, что мир, сотворенный Богом, является хорошим миром. В библейском монотеизме, вообще, три главных идеи: во-первых, Бог Един, во-вторых, Он есть Творец мира, в-третьих, Он есть Творец хорошего мира, а не плохого. Нигде в языческих космогониях этого нет. Бог там не един, мир возникает в результате эволюционно-диалектического процесса, столкновения неких стихий (или борющихся богов), и в итоге мир получился крайне несовершенным. И это еще мягко говоря.

Последнее наиболее важно. И это подчеркивает Райт.

Материальный мир в библейском понимании таков, что он достоин Божией заботы. Несмотря на то, что мир этот испорчен грехом и смертью, он все-таки подлежит и восстановлению, и исправлению. Частью этого мира является человеческое тело, которое тоже есть прекрасное творение. И поэтому (забежим вперед) только в иудейской традиции проповедуется воскресение из мертвых. Воскресшие люди придут в своих телах, хотя преображенных и очищенных.

И все это именно потому, что материальный мир – хотя бы только по своей идее – вполне достоин своего прекрасного Творца. Таково библейское понимание.

А в языческих религиях воскресения мертвых во плоти не просматривается и не предполагается. Все материальное здесь, как потребляемое смертью и тлением, не считается достойным божественного внимания. Со времен Платона (но не только у него) человеческое тело во всей греческой философии (и не только в греческой) почитается темницей для души, освобождение из которой есть добро. В результате хоть что-то утешительное по смерти, в виде аида, нирваны или чего-то в этом роде, видится лишь для бессмертной души, которая нетленна лишь потому, что не материальна. Загонять эту душу обратно в темницу материального тела представляется делом не только абсурдным, но и, так сказать, безнравственным, злым. Скорее наоборот, в самоубийстве античный философ не видел ничего предосудительного, а порою совершал это сам или склонял к тому других, видя в смерти тела освобождение души, т. е. некий радикальный шаг к добру.

Вот коренное различие между иудейским и языческим отношением к посмертию. И восходит оно именно к самой первой странице Библии, где написано, что сотворенный Богом мир был весьма хорошим (Быт.1, 31).

Вот это различие нам нужно хорошенько запомнить на будущее, ибо возвращаться к нему придется не раз. Райт разбирает разные античные воззрения, начиная с Гомера, и его цель состоит в том, чтобы показать, что языческий мир времен Иисуса Христа был бесконечно далек от идеи проповедовать о том, что некий выдающийся человек, современник событий, умирал, а затем «воскрес из мертвых» в том смысле, что обрел блаженное бессмертие именно таким способом, то есть, развоплощением и освобождением от темницы тела, а затем оживлением этого же тела. Разбор приводится достаточно широкий, чтобы прийти к здравому историческому выводу: тогдашний языческий мир историю про воскресение Иисуса Христа, как оживление в теле, придумать бы точно не мог. Еще менее он мог бы привлечь к этой идее хотя бы каких-то последователей.