Со двора выехали торжественно — понимающий Гостемил Искрыч распахнул хозяйке ворота, дабы не пришлось ей сползать с конской спины, и заново влезать на нее со скамеечки. 

А за воротами, куда я выбралась впервые, всё оказалось не так уж и страшно. Лес и лес, ели да мох бородами до земли висит, но и дорога все же видна наезженная, накатанная. 

И если вдуматься, то с чего бы дороге и не быть: не на своем же горбу местный люд к премудрой провиант таскал? 

Вот по этой дороге, выходит, нам и предстоит трусить к Малым Елям…

Пес всё трусил у левой передней конской ноги, колдовская книга оттягивала сумку у седла справа — словом, Урочище я покидала во всеоружии. 

Правда, будь моя воля, я бы еще и Гостемила Искрыча с собой прихватила, для моральной поддержки, правда, чем бы он мне помог против лесного чудища, не понятно

—  Ты, главное, не бойся ничего, хозяйка, —  отвлек меня от мыслей о предстоящем Булат. —  Помни:  я и сам тебя не уроню, и тебе с меня упасть не дам.

А затем подобрался весь как-то, подобрался —  да и скакнул!

Да как скакнул!

У меня сердце в пятки упало, душа замерла: это было как, как… как в сказке. Когда —  между ног реки пропускает, хвостом облака заметает. 

Лес мелькнул под нами далеко внизу, островерхой еловой картинкой, а потом вдруг оказался резко близко,  и я сжалась, ожидая, что сейчас от удара о землю позвоночник мой рассыплется, как бусины с нитки, или что меня вышвырнет из седла, как минимум —  но это земля, а не я, вздрогнула, когда в нее грянули конские копыта, и Булат, пробежав еще чуток, гася инерцию, и замер, как врытый.

Непогашенных остатков, впрочем, мне хватило, чтобы впечататься носом в гриву.

С седла мы сползали наперегонки: я —  и мой полузадушенный писк.

—  Ты что творишь, скотина! —  стоило только мне отдышаться, и писк переродился в рык, а я от злости враз позабыла, что передо мной центнер чистой дури.

Центнер чистой дури нервно присел на задние ноги, а моя рука как-то сама собой ухватила его за гриву промеж ушей.

—  Ты почему меня не предупредил!

—  Так если бы я предупредил —  ты бы запретила! —  всхрапнул конь.

И вот вроде бы это было вполне логично, но меня отчего-то не успокоило!

—  А если бы мне с сердцем плохо стало?!

—  Да с чего бы? Я же предупредил, что не уроню!

Треснув эту святую простоту по лбу (“простота” обиженно всхрапнула, но, кажется, более ощутимых потерь не понесла), я плюнула на попытки пробиться к лошадинной совести, я взглянула вокруг…

—  Булат…

Мой ласковый тон произвел на него куда большее впечатление, чем рычание и даже побои.  Конь на всякий случай отступил на шажок.

—  Булатик, скажи-ка мне, друг, а собаку я, по-твоему, для чего с собой звала?

Конь прянул ушами, и в этом жесте мне померещилось легкое признание его лошадиной неправоты. А потом он тряхнул гривой, переступил копытами, будто примеривался и по-простецки предложил:

— Вернемся?

Одна моя половина захотела упасть в фейспалм, как недавно собака, вторая — сесть на задницу и зареветь (ну так, просто, для профилактики, а то я тут уже больше суток, а еще не поревела даже ни разу о своей загубленной судьбе, непорядок, верно?). Возвращаться — тем более, тем способом, который подразумевала эта копытоногая скотина — не хотелось. 

Я на всякий случай заглянула за лошадиный круп, изучая изгиб дороги, будто надеялась, что из-за него сейчас выглянет собачья морда. Но нет.

— Он ведь не заблудится? — все же обеспокоилась я благополучием ввереной мне живности.

— Не-е-е, — проржал конь, подумал, и добавил. — Разве что кто схарчит. Но не должны. Ты, хозяйка, им хорошо силушку показала!