Зачем? Кому это нужно? Что стоит на кону?

Бесчеловечно вот так играться с чужой судьбой и втаптывать в грязь всё самое сокровенное.

— Моника, ты слышишь меня? — доносится подрагивающий шепот.

Я рефлекторно сжимаю руки в кулаки, резко возвращаясь в реальность.

Джина смотрит на меня обеспокоенным взглядом и, кажется, боится даже дышать. В туалет заходят две девушки и останавливаются. Они нерешительно переглядываются, и я тут же одергиваю кофту.

Потерянно шепчу:

— Не понимаю…зачем кому-то выдавать меня за Амелию?

Блондинка подбрасывает вверх пряди моих волос. Пытается подбодрить, и у меня как-то резко теплеет на душе от этого маленького жеста. Ценного. Стоящего больше всех бриллиантовых каратов.

— Мы справимся. Теперь у тебя есть я. Ты можешь на меня положиться, — неловко улыбается, тревожно ожидая моей реакции.

Я крайне признательна ей за теплые слова, ложащиеся крепкими бинтами на разорванное сердце. Выдавливаю улыбку и благодарно киваю:

— Спасибо. Ты не представляешь, как долго я искала такого человека, как ты.

— Может, кто-то специально выдал тебя за Амелию? Ты кого-то подозреваешь?

— До этого дня я была уверена в том, что разберусь со своим прошлым, но, как оказалось, никчемные ростки воспоминаний являются лишь верхушкой айсберга.

Сомнения, страхи, паника и чувство загнанной в угол добычи мешают адекватно оценить ситуацию.

Я задумываюсь.

Кому это выгодно?

Брайсу? Возможно, но я не думаю, что это он. Единственный мотив — заставить меня с ним работать. Слишком отчаянный шаг для такой мелкой цели.

Черт возьми. Хрупкое спокойствие разом летит в бездну, когда в голове появляется закономерная догадка: «Вдруг моя сестра и правда торговала наркотой?».

Нет. Это бред. Она бы не посмела. Как тихая девушка, всегда спокойная и отрешенная, могла связаться с криминалом?

Я задерживаю дыхание, вспоминая черные глаза, бездушные и лишенные эмоций, мощное тело, поражающее развитой мускулатурой, и  жесткую энергетику, от которой сразу хочется упасть на колени. Будто воочию вижу перед собой Шмидта и тут же встряхиваюсь, избавляясь от дикого наваждения.

Рон бы точно не стал играть в такие игры. Он из тех, кто всегда идёт напролом, неизменно достигает цели. В его глазах была жуткая боль. Ломающая и сносящая к черту все барьеры.

Это не он. Тогда кто?

— А твоя мама…как же она не заметила разницы?

Я отшатываюсь, окончательно сбитая с толку. И правда, почему я сразу не подумала о ней? Мама всегда различала нас. Безошибочно определяла, кто — Амелия, а кто — Моника.

Насколько велика вероятность того, что она не знает, какая из дочерей погибла?

Надеюсь — огромная. В конце концов, пока что я не могу трезво оценивать ситуацию. До тех пор, пока не вспомню, кто я такая.

— Бред, — мотаю головой, — зачем это моей маме?

— Согласна. Извини, сглупила.

— Пойдем. Поговорим в более спокойной обстановке, — киваю в сторону кабинок, за которыми скрылись две девушки. Стоит звенящая тишина. На мгновение я допускаю мысль о том, что нас могут подслушивать, но тут же отмахиваюсь от подозрений.

Если в жизни творится хаос, это не значит, что все вокруг начинают за мной следить.

Мы возвращаемся за столик и какое-то время молчим. Я вижу в глазах Джины искренне желание меня обнять и поддержать, но оно «гасится» под весом моего скупого равнодушия.

Я безумно счастлива, что нашла человека, с которым была очень близка, но мне крайне сложно искусственно улыбаться и наигранно радоваться, потому что теплые рассказы блондинки о нашем совместном прошлом равносильны сюжету какой-то книги.

Они не греют. Не помогают. Не вдохновляют. Только топят, убивая жестоким осознанием — поведанная история — жизнь чужого человека, к которой я не имею никакого отношения.