Но были и те, кто встречал ночь совсем иначе. В холодных рабочих бараках, где от ветра скрипели щели в стенах, люди укрывались старым тряпьём и жались к тёплым бокам друг друга. В тесных комнатушках доходных домов, где дышать было тяжело от копоти, ночевали мастеровые и их семьи, а кое-где на чердаках коротали ночь те, кому даже угол под крышей казался спасением.

Город не спал, но у каждого слоя общества была своя ночь – тёплая и светлая или тёмная и холодная.

Под мостами бродяги жгли костры из старых газет, по подворотням прятались тени, трактиры всё ещё гудели голосами, а над крышами таинственно клубился дым, смешиваясь с туманом.

Павлов шагал рядом с Мезенцевым, его лицо пряталось в глубоком капюшоне шинели.

– Ты сказал «с прошлого». О каком прошлом ты говоришь? – спросил он, стряхивая пепел с сигареты.

Мезенцев не сразу ответил.

– О прошлом этих девушек, – наконец сказал он, останавливаясь на секунду, чтобы взглянуть на одинокий газовый фонарь. Его свет был слабым, дрожащим, будто сам Петербург не хотел, чтобы ночью что-то было видно.

Павлов хмыкнул, но в голосе его не было насмешки.

– Мы знаем, что они не были знакомы. Разные семьи, разные районы…

– А если их объединяет не настоящее, а нечто другое? – Мезенцев покачал головой. – Место рождения, родители, что-то в их прошлом, что сделало их… избранными.

– Избранными? – Павлов бросил на него острый взгляд.

– Или проклятыми.

Майор молчал, только выпустил струю дыма.

– Это всё начинает мне не нравиться, – пробормотал он.

– Мне тоже, – спокойно отозвался Мезенцев.

Они шли по мостовой, и их шаги отдавались странным эхом.

– Я проверю архивы, – сказал Павлов. – Может, найду похожие случаи.

Мезенцев кивнул.

– Хорошо. А утром я пойду к родителям Грековой.

Майор фыркнул.

– Не завидую я тебе. Родители убитых – самые тяжёлые собеседники.

– Я знаю, – коротко ответил детектив.

На мгновение город будто затаился.

Снег продолжал падать, тихо ложась на мостовые, и в этой тишине звук шагов стал громче, отчётливее.

А затем – замер.

Мезенцев замедлил шаг.

Павлов тоже это почувствовал.

Чужое присутствие.

Оно было неуловимым – как слабый запах, который ещё не осознаёшь, но уже чувствуешь. Или как взгляд в спину, который ты не видишь, но знаешь, что он есть.

Детектив остановился и медленно обернулся.

За их спинами улица была пуста.

Но за несколько секунд до этого он слышал шаги.

Он был уверен.

Павлов нахмурился.

– Николай…

Мезенцев посмотрел на него – в глазах майора мелькнула тень тревоги. Значит, и он тоже это заметил.

Но улица оставалась пустой.

Лишь слабый ветер шевелил края вывески закрытого лавочника, и одинокая кошка, выгнув спину, проскользнула в переулок.

Павлов прислушался.

– Чёрт… Я тоже слышал.

Мезенцев нахмурился.

Где-то в глубине тьмы, за чередой узких арок, что-то шевельнулось. Или ему показалось?

Он сделал шаг вперёд, вглядываясь в темноту.

– Кто-то был здесь, – тихо сказал он.

– Может, показалось? – Павлов бросил окурок и раздавил его сапогом.

Мезенцев не ответил.

Он снова прислушался.

Тишина.

Но это не была обычная тишина ночного города.

Она была глухой, будто воздух стал плотнее, а звуки – чужими.

Как если бы что-то невидимое затаилось рядом, наблюдая, оценивая, решая…

Павлов поёжился.

– Ладно, хватит. Идём, пока мы сами не свихнулись.

Мезенцев задержался ещё на пару секунд, но затем всё же повернулся и пошёл дальше.

Они шагали быстро, не сговариваясь.

Ветер поднялся, закружив снег, и газовые фонари на углу улицы вдруг вспыхнули чуть ярче, а потом резко потускнели.

Будто что-то мимо них прошло.

И снова этот запах – слабый, еле уловимый.

Как гарь.