– А вдруг это не ворье? – сказала Хионе. – Вдруг это предатели из Аргелайна? Явились, чтобы свести с нами счеты, ублюдки!

– А ведь разумная мысль, – ввернул Лиссип.

– Они бы не стали нарушать Пакт, – сказал Дэйран. «Но я не удивлюсь, если это окажется правдой».

– Вы в этом уверены, этериарх?

– Перестань называть меня этериархом, Хионе. Ясное дело, не уверен, но мне кажется, Империя чтит договоры. Мы в своей тарелке, они в своей вот уже пятнадцать лет.

– Они вероломные мерзавцы!

– Боги их вероломны, но добрые традиции забываются не скоро. – Пятнадцать лет назад, когда Сакранат был распущен, Аврелий Еретик клятвенно пообещал, что нога идолопоклонника не ступит на Тимьяновый остров ни под каким предлогом. Но взял при этом слово, что ни один из агентов Сакраната не вернется в Фаянсовый Дворец.

А если вернется – будет жестоко убит, как Медуир из Холдви.

– Проблема в том, что мы не знаем, с чем имеем дело, – сказал Дэйран, до боли сжимая рукоять фалькаты. Если правда то, что подсказывал ему здравый смысл, благословенный остров в опасности – впервые за многие века.

Детям не стоит ходить в Зал Высшей Гармонии – напутствовала когда-то старая Хелена свою маленькую цезариссу.

С тех пор прошли годы. Пожилой служанки, скорее всего, уже нет в живых. Зал, где дядюшка принимал аудиенции, обезлюдел, последние три года посетители предпочитали обеденный; да и цезарисса за это время повзрослела достаточно, чтобы понимать, почему такие вещи иногда происходят, а советы стариков теряют актуальность.

Средоточие Фаянсового Дворца было таким же пустым и беззвучным, как её сердце, замирающее от осознания того, что дядя Тин больше никогда никого не примет в Зале Высшей Гармонии. Он не вернется – твердило сердце. Но глубоко в груди это же сердце вздрагивало от эха боевых труб, хлопанья парусов в гавани, или подернутого хрипотой мужского голоса в коридорах.

Она смотрела на Аммолитовый трон. Его внешний вид отвечал названию: трон переливался желтым, зеленым и красным, но красного было больше всего. Однажды он станет ее частью. Она прирастет к нему, как дерево к земле, и люди, которые будут приходить в тронный зал, всматриваясь в лицо императрицы больше не увидят Маленькую Мели, их встретит властительница в ореоле алых, золотых и изумрудных огней. «Придет время, когда вы станете учительницей всего народа» – говорил внутренний голос, здорово похожий на голос Серджо.

Она так до конца и не проникнула в смысл его речей. У аммолита не нашлось готовых ответов. Их не было у великих гобеленов, свисающих с потолка, пересказывающих события имперской истории. Их не было и у ковров из шелковых нитей, выкрашенных в кармин из дорогой кошенили. И богатая коллекция керамики не нашла, какую подсказку дать Меланте. «Печальная история Конгломерата учит нас, что ни одно государство на свете нельзя назвать вечным, ни одного монарха…» – впервые за много лет Серджо заговорил с ней не как с ученицей, а как с будущим правителем Эфилании. Мели знала еще очень мало, чтобы отыскать правду самостоятельно, и пока уяснила для себя, что учителю известно то, чего ей, при всем желании, никогда не узнать.

Луан ушла, легат Квинмарк попросил ее приглядеть за уборкой в апартаментах, – что, как считала Мели, было всего-навсего предлогом. Он давно положил глаз на Лу. Давно жаждал остаться наедине. От того, как он ухаживал за ее подругой, Мели приходила в бешенство. Как за служанкой чуть более симпатичной, чем остальные. «Моя Луан достойна почестей и уважения – если чему и научу народ, то сперва этому!»