Так 3 августа 1839 года голландский полковник Гагерн утром видел Николая в русском мундире, ибо он принимал парад Кадетского корпуса, в полдень – в мундире австрийского генерала, так как он наносил визит приехавшему в Петербург австрийскому эрцгерцогу Карлу, а час спустя на Николае был прусский мундир, потому что 3 августа был день рождения короля прусского. Но бывали дни, когда Николай переодевался и по шести раз. Более всего шел ему лейб-казачий мундир, и Николай носил его чаще и с большим удовольствием, чем какой-либо иной.

Представляя сейчас очередного героя моей книги, Николая I, я не стану придерживаться хронологического принципа, ибо психология раскрывается не последовательностью поступков, а примерами различных проявлений души и характера человека, независимо от того, когда произошло то или иное событие. Разумеется, у ребенка – одна психология, у старика – другая, но когда мы имеем дело со зрелым, сформировавшимся человеком, то очередностью происходившего можно пренебречь.

Идеалом государственного деятеля для Николая – так, во всяком случае, он постоянно утверждал – был Петр Великий. Вольно или невольно, император повседневно поддерживал и в себе самом и в окружающих убеждение в этом и старался – сначала только подражая, а с годами уже и неосознанно, совершенно «войдя в образ», как говорят актеры, – во всем походить на Петра.

Николай знал, разумеется, что Петр был прост в обращении с солдатами и мужиками, с «малыми сими», и в этом также шел по его стопам. Вот несколько примеров. Однажды вечером, когда Николай гулял по Невскому, к нему почтительнейше обратился фонарщик, зажигавший и гасивший на проспекте масляные фонари. Отставив в сторону лестницу и бутыль масла, фонарщик, низко поклонившись царю, спросил:

– Хочу спросить у Вашего Величества, сколько лет должен служить фонарщик для выхода на пенсию?

Николай, гордившийся знанием множества законов, инструкций и правил, сразу ответить не смог и пообещал узнать и известить о том просителя. Оказалось, что этот срок равнялся двадцати пяти годам, а фонарщик отслужил на четыре года дольше. Тогда Николай велел заплатить ему еще четыре годовых оклада, а до конца жизни платить двойную пенсию.

В другой раз – глубокой зимой – рано утром Николай увидел чиновника, бежавшего по улице в одном сюртуке, без шинели. Царь остановил его и спросил, почему он ходит по городу в таком виде. Чиновник ответил, что у него – всего одна шинель, да и та так плоха, что он отдал ее теперь в починку. Николай велел записать адрес бедняка и вечером того же дня прислал к нему новую, добротную шинель. Однако прежде чем сделать это, Николай узнал, хорошо ли тот служит, чтобы не поощрить пьяницу или бездельника. К счастью для чиновника, ему дана была хорошая характеристика и царь не только одарил его шинелью, но и велел увеличить жалование.

А как-то на одной из улиц Петербурга Николай увидел жалкие погребальные дроги, тащившиеся на кладбище. За дешевым гробом без единого венка не шло ни одного человека. Николай спросил у возницы, кого хоронят, и тот ответил, что везет он бедного, одинокого старика-пенсионера, отслужившего мелким чиновником полный срок. И тогда Николай стал позади дрог и пошел на кладбище. Увидев его, идущим за гробом, прохожие стали становиться с ним рядом и вскоре за гробом шла уже большая процессия.

После похорон Николай велел поставить над могилой чиновника памятник с надписью: «От Императора за верную 25-летнюю службу».

Однако все эти популистские, театральные «выходы на публику» были не более, чем минутными капризами пресыщенного властью деспота. В глубине же души Николаю неведома была жалость к простым людям, которых он едва ли и считал людьми. Иначе, как мог он подписывать приказы о завуалированной, но от того не менее мучительной, смертной казни под шпицрутенами или кнутом? Для него весьма характерен такой, например, факт, о котором он не мог не знать, ибо все, о чем будет сейчас рассказано, происходило, буквально, у него на глазах.