Очередная вспышка молний осветила холм, но теперь он был весь запружен людьми в островерхих меховых шапках. И сердце тут же упало… Неужто засада?

– Татары! Братцы! Татары! – раздался чей-то крик вдали, и земля разом наполнилась топотом тысяч ног. Архип, притаившись на месте, не знал, что содеять. Первой, самой жалкой и стыдной, была мысль тут же броситься в струг и бежать. Но через мгновение от нее не осталось и следа – нужно помочь своим отступить к лодкам, это было единственной возможностью спастись. Выхватив саблю, Архип ринулся в зловещую темноту, где уже начался неравный бой с врагом.

Не сговариваясь, наученные долгими годами походов, казаки сплотились и, отмахиваясь саблями, каждый на своем рубеже, пятились к реке. Татары наседали со всех сторон, но валились на землю, разрубленные казацкими саблями. Ермак сам был в первом ряду, Архип видел, как яростно атаман отбивался клинком и безжалостно косил врагов. Чье-то копье ткнуло его в живот. Оскалившись, чуть припадая на правую ногу, Ермак кричал:

– Держимся, ребята! Стоим!

Несколько казаков уже пали убитыми. Пал убитым Тимоха, рухнул прямо под ноги Ермака. Архип и сам порывался в первые ряды, пытаясь заменить павших, но Мещеряк был все время рядом и толкал его за свою спину, умудряясь еще при этом орудовать саблей…

Сил отбиваться больше не было, и порядок рухнул, когда струги оказались близко. Казаки бросились к лодкам, и Ясырь с Черкасом схватили Архипа едва ли не под руки, и он даже не понял, как стремительно они начали отплывать, только с берега все летели им вслед стрелы, но из-за бури они не могли нанести должного урона…

Буря закончилась только к утру, когда казаки уже успели отплыть на значительное расстояние от места ночного лагеря. И тогда осозналось самое страшное – Ермака среди них не было. Ошарашенные казаки глядели на жалкую горстку воинов – все, что осталось от целого войска. И самое страшное, в гибели Ермака никто уже не сомневался, кто-то из казаков даже начал говорить, что своими глазами видел, как пал атаман. Архип сокрушенно покачал головой, сам еще не веря в то, что произошло. Из всего имущества у него осталась лишь его сабля: пушнина, с помощью которой хотел он поправить положение семьи своей дочери, осталась там, в брошенном струге. Все зря! Все зря. И смерть атамана Ермака казалась чем-то страшным и невообразимым. Никто не знал, что делать дальше. Кто-то неудержимо рыдал, оплакивая павшего атамана.

Ослабевшие от переходов, ран, сражений, казаки взглянули на Мещеряка в ожидании, единогласно признав его своим новым атаманом, и Мещеряк, оглядев тянущуюся вдаль реку, покрытые соснами каменистые холмы, обернулся туда, где ночью произошло роковое сражение с Кучумом, стиснул зубы и сказал решительно:

– Еще вернемся сюда, ребята, поквитаемся за атамана, за всех наших казаков, что пали на этой земле. А ныне – плывем в Москву…

В августе князь Андрей Иванович Шуйский по поручению думы спешно отправился на юг – в рязанских землях появились разъезды крымских татар. Надлежало возглавить стоявший на южных рубежах полк, выставить заслон и не дать орде пройти вглубь страны.

Август был знойным, степи, выжженные солнцем, стояли в мареве. Князь ехал в седле, пропитанный потом, серый от дорожной пыли. Алое корзно его спадало с плеч на круп княжеского коня, поводья свободно лежали в руках. Обернулся, оглядев тянущуюся за ним вереницу всадников – его боевых холопов, и улыбнулся, довольный тем, что ему поручено ратное дело – наконец он покинул осточертевшую ему Москву. Сейчас он не хотел и думать о той придворной борьбе, кою затеял родич, Иван Петрович Шуйский, и старший брат Андрея – Василий, о борьбе, в коей Андрею Ивановичу придется участвовать, пусть даже невольно, ибо честь рода превыше всего. Здесь, в степи, накануне возможного столкновения с татарами, он был счастлив и чуял, как стало легче дышать.