– А Дмитрий? Мне казалось, вы были близки в детстве, – говорил Алексашка, подавая господину лохань с водой и чистые полотенца.

– Были… Но он дурак. Отец и не ведал, когда женил на нем эту… – удержавшись от оскорбления супруги брата, Андрей Иванович зачерпнул ладонями воду и обильно облил ею грязное лицо. – Она из него сделала безвольного пса. Что еще можно было ожидать от дочери Малюты? Задавила в нем мужицкий дух… Благо Бог миловал, и отец не женил ее на мне!

– Борис Годунов тоже женат на дочери Малюты, та, видать, поскромнее, – съязвил Алексашка, усмехнувшись.

– Да обе они стервы, – отозвался князь, вытирая лицо, – только Дмитрий Борису неровня. Иной раз думаю, точно ли он мой брат? То же скажу про другого брата, Сашку. Тот еще пуще Дмитрия, ничего ему не надо от жизни. Сидеть у себя в уделе, в потолок плевать. Вот это да, это его! Пустой, никчемный…

– А Иван?

– Ваня совсем молод еще. Только служить начал при дворе. Служит исправно, но той силы, что вижу в Василии, – нету ее в нем. Время покажет еще! Туши свечу, Алексашка! Будем спать… Устал я.

Свеча погасла, и, улегшись на покрытую попоной солому, князь Андрей, помолчав, молвил в темноту:

– Чую, будто чужой я… В семье, в думе… Уйти бы куда, да куда? Спишь, Алексашка?

Глубокий заливистый храп был ему ответом – сморенный тяжелой дорогой, Алексашка уснул тотчас. Князь не стал его будить, отвернулся, улегшись на бок…

А утром он уже был весь поглощен делом – рассылал следопытов искать татар, расставлял людей на различных рубежах, дабы перекрыть все возможные пути к Рязани, сам с основными силами двинулся по основной дороге, надеясь там встретить вражье войско.

Но битвы не было. Опасаясь столкновения с войсками Шуйского, татары спешно отступили обратно в степь, не успев нанести значительного урона. Князь Андрей Иванович победителем вернулся в Москву…

Осенью в Москву возвращалась Мария, бывшая королева Ливонии, единственная наследница удельных старицких князей и троюродная сестра государя Феодора. Сопровождал Марию английский посол Джером Горсей, доверенное лицо Бориса Годунова.

Покинув ненавистную Польшу, Мария радовалась до слез, что все – и несчастливый брак с Магнусом, и полуголодное существование в Риге, и надменность королевских стражей, охранявших ее, – все теперь в прошлом. В прошлом был и Иоанн, когда-то уничтоживший под корень всю ее семью и насильно выдавший юную Марию за герцога Магнуса, руками коего мечтал заполучить Ливонию. О, как она ненавидела их все эти годы, как рыдала, смеясь, не в силах скрыть своего счастья в день смерти нелюбимого мужа, промотавшего все состояние и открыто жившего с другими женщинами. Марию же он презирал и называл грязной свиньей. Ее, правнучку Ивана Великого! Так же неудержимо она радовалась смерти Иоанна, коего с детства ненавидела и боялась. Теперь она порой мечтала о возвращении в Россию, но не в Старицу – в опустевшем тереме отца она не смогла бы жить…

И когда из Москвы прибыл Горсей, у нее появилась надежда, что вскоре все изменится.

– Государь прослыл, в каком бедственном положении живет его сестра, и пожелал вернуть вас в Москву, – говорил посол с уважением и почтительностью, от коих Мария успела отвыкнуть. Горсей улыбался лучисто и искренне, обещал Марии блага и почет, место при дворе и брак со знатным вельможей, и Мария верила, ибо она помнила Феодора с детства, он не такой, как его отец, он хороший и добрый.

Решили выезжать немедленно. И каково было удивление Горсея, когда он спросил у Марии, где же ее вещи, она ответила, что вещей у нее нет…

Выезжали рано утром, еще в предрассветных сумерках, и возок летел так стремительно, словно за ними была погоня. Горсей, Мария и ее дочь, пятилетняя Евдокия (самое дорогое и прекрасное, что осталось у Марии после ее несчастливого брака), ехали в одном возке. Евдокия звонко смеялась, радуясь скачке, все лезла Горсею на колени, один раз даже схватила его за треугольную бородку. Посол умело скрывал раздражение, улыбался, мягко отстраняя от себя девочку – племянницу самого государя, пока Мария, наконец, не усмирила дочь и не усадила рядом с собой.