– И ты…

– Да. И я, чтобы этого не случилось, приехал за тобой и отвез к себе на дачу.

– Но…

– Зачем? – Теперь Мика смотрел на меня. Его глаза блестели, как две спелые черешни. – Чтобы уехать, я же говорил.

– Подожди… Что-то я ничего не понимаю. Ты хочешь уехать, так? Но тогда зачем тебе я? И куда ты вообще собрался?

– Пока не знаю, – вздохнул Мика. – Главное, подальше отсюда. Надоело все. Видео, деньги, бары… Я хочу измениться, себя найти, а не работать машиной для развлечения других.

– И зачем тебе все-таки я?

– Мне кажется, что после вчерашнего ты тоже хочешь куда-нибудь уехать.

– А не сказал ли ты специально, – начал догадываться я, – что Японца не было, чтобы вывести меня из равновесия? Типа: «Если Альберт сойдет с ума или, по крайней мере, будет так думать, тогда он точно уедет со мной, и я не заскучаю один». Неплохая версия, согласись?

– Неплохая, – согласился Мика, – но ошибочная.

– Почему?

– Потому что это не так, – тоном школьного учителя, в сотый раз объясняющего один и тот же материал, ответил Мика.

Я притянул бутылку пива и сделал несколько неторопливых глотков. Время – лучшее, что можно подарить человеку, который ничего не понимает, но все же пытается что-то понять.

– А если я не соглашусь никуда ехать? – продолжил я терроризировать Мику. – Что тогда?

– Альберт, ну я же не принуждаю тебя. Хочешь – поезжай со мной, не хочешь – сиди дома. Я ведь просто предложил, какие проблемы?

Я снова притянул бутылку и снова сделал несколько неторопливых глотков.

– А что Ил и Крот? Ты их звал?

– Нет. Я с ними пока не разговаривал.

– А собираешься?

– Да.

– Но они не согласятся.

– С чего ты взял?

– С того, что Ил не захочет ничего менять в своей жизни, тем более уезжать куда-то и забивать на универ, о котором ему постоянно втирают родители, а Кроту лень лишний раз поднять задницу и что-нибудь сделать.

Мика улыбнулся и потер подбородок – ширк-ширк, – но его позабавила не логика моих доводов, а скорее их пессимистичность.

– Ил уже вторую месяц пытается стать писателем, – сказал он, продолжая теребить подбородок, – поэтому ты зря думаешь, что ему не захочется уехать туда, где его не будут постоянно доставать трезвоном о важности диплома. И универ он, кстати, ненавидит больше, чем современную литературу. А Крот не выдержит одиночества и первым же самолетом или поездом примчится к нам. Мне кажется, сложнее уломать тебя, чем их.

– Ил пишет книгу? – пропустив мимо ушей вторую часть фразы, удивился я и тут же вспомнил его «поэтичность», которую сам же и сочинил. – А почему он мне не сказал?

– Потому что ты его и не спрашивал.

– А о чем он пишет?

– Слушай, я так и не понял: то ли о жизни, то ли о какой-то фантастике, но что-то, судя по всему, очень сложное и запутанное.

– Как и сам Ил, – заметил я.

– Во-во.

Мы прикончили оставшееся пиво, и день начал плавно перетекать из «трезвого, тревожного утра» в «полупьяный полдень и веселый вечер». Когда солнце подползло к горизонту, мы снова перешли в гостиную, где для уюта морозных сумерек зажгли камин. К тому времени (прошло часов пять) в каждом из нас плавало по три литра пива. Захмелев, Мика все же решил поделиться со мной своими переживаниями. Оказывается, с отцом у него были проблемы. Не то чтобы он его ненавидел или не любил, просто не мог понять. Всю жизнь, говорил Мика, отец стремился к деньгам, работал, чтобы обеспечить семью, зарабатывал. Но когда наконец-таки обеспечил, останавливаться не стал. Наоборот, он продолжил работать, причем работать чуть ли не усерднее, чем раньше. Деньги стали для него не средством, а целью, смыслом. Копить ради накопления и зарабатывать ради заработка. Конечно, во время поездки в Сочи (единственная фотография без улыбки) я не мог ни о чем догадываться, но я чувствовал. Я чувствовал, что его будто бы нет с нами. Я чувствовал, как он блуждает в своих мыслях о золотоносных рудниках, которые еще предстоит открыть (работал, если что, рекламщиком, а не геологом). Я чувствовал, как он не замечает семью. Все это я чувствовал, глядя в пустые глаза и слушая не менее пустые разговоры. Бизнес, реклама, клиенты…