Было и не было Алексей Вальчук

– Твою мать!

– Что, Крот?

– Сигарета выпала.

– Вот идиот…

Нас было четверо: я, Мика, Ил и Крот. Мы шагали по Невскому, каждый занятый своим. Ил глядел на занесенные сугробами витрины, Мика звенел карманной мелочью, Крот оплакивал сигарету, а я хотел спать. Настроение было хуже некуда. Из бара выгнали, на метро опоздали, алкоголь почти выветрился, а снег, паскуда, все падал и падал, как будто ему за это платили.

– Господи, Крот, – огрызнулся Мика, – неужели обязательно лезть за всякими дурами?

– Она была пьяная!

– И что? А ты будто трезвый, рыцарь круглого стола.

– Если бы я не вмешался, ее бы изнасиловали прямо у стойки.

– Если бы ты не вмешался, мы бы сейчас сидели прямо у стойки!

Мика вытащил красно-белую пачку «Мальборо» и с раздражением закурил. Как и всегда, был он в узеньких джинсах, пуховике а-ля человечек из шин и шапочке-торчком. На щеках густой пеной чернела щетина. Шутки «утром побрился, вечером брейся снова» сегодня уже не прокатывали.

– А ты что молчишь? – обратился ко мне Крот, все еще терзавшийся утратой. – Самый умный, а придумать ничего не можешь.

– Давайте на такси и по домам, – откликнулся я.

– Не-не-не, – заверещал Крот, – домой я не поеду.

– Тогда можешь остаться на улице и спасти еще одну шалаву, если так хочешь, – заметил Мика.

Крот насупился и сжал кулаки, но против метра восьмидесяти трех его сто семьдесят два казались мышкой у баобаба. К тому же и драться он особо не умел. Вот задираться – да, а как дело до драки, то сразу в кусты. Крот он и есть Крот, что с него взять.

– Не знаю, как вы, – протянул Ил, – а я собираюсь еще где-нибудь засесть.

– Любой каприз за ваши деньги, – усмехнулся Мика.

– Из нас четверых не я тут мажор.

– Из нас четверых не я тут самый щедрый, – парировал Мика.

Мы молча прошли еще метров сто, пока Крот снова не застонал:

– Парни, давайте реально в бар? Что мы делать-то будем? Домой неохота.

– Тебе напомнить или сам справишься? – спросил Мика.

– Да что вам там, медом, что ли, намазано?

– Это было наше логово, – с ностальгией проговорил Ил. Мика и я понимающе кивнули.

Вообще, Ил был таким поэтичным, таким не от мира сего. Гундосил по-особому, мыслишку подкидывал вовремя и делал все так нерасторопно, словно прогуливался на лодочке майским утром. Спокойно, расслабленно, весло сюда, весло туда… В отличие от нас, резких, Ил действительно умел насладиться секундной и растянуть ее, как жвачку. Поэтому мы и прозвали его так – Илом. Точнее, Крот прозвал. Ил – значит мутный. Для Крота любой такой «поэтичный», не от мира сего – всегда загадка. К тому же Ил совсем не был против. Кличка ему шла. Лаконичная, но и растянутая… И-и-и-и-л. Как и он сам. Худой, вытянутый, в пальтишке, в шарфике, выбрит, вычесан. Красивый. Но красивый не как Мика, не той мужественной красотой, что в щетине и бицепсах, а именно своей нерасторопностью. Поэтичный, говорю же.

– Вон, парни, бар какой-то, – показал Крот пухлой ручонкой. – Давайте туда завалимся.

– Впервые такой вижу, – засомневался Мика. – Сколько раз здесь был, а ни разу не натыкался.

– Да этих баров на Невском, как грязи. И не заметишь, что новый появился.

– «Четвертый Рим»… – прочитал Ил.

– Давайте зайдем, – согласился я. – Лучше, чем в снегу ковыряться.

– Вот это правильно, – обрадовался Крот, и мы зашли.

С первых же шагов по незнакомой питейной стало понятно, что попали мы в какое-то особое место. Во-первых, музыка не долбила по ушам, как в любой другой забегаловке, а нежно обволакивала их, поглаживала струйками джаза. Во-вторых, хохот напившихся мужиков не раздавался на всю округу, и стекла от гомона не трещали. Напротив, сидевшие за столиками казались людьми если не интеллигентными, то хотя бы воспитанными, к чему мы, ясное дело, не привыкли. Ну а в-третьих… А в-третьих, я даже и не знаю, как объяснить. Да, здесь не было постоянно орущей музыки, пьяниц и телевизоров, развешанных по стенам, но удивляло не это. Удивляло совсем другое – ощущение. Будто мы шагнули из нашего мира в мир параллельный. Нет, даже не так. Будто с промозглой улицы мы нырнули прямиком в океан, в подводный город, где и дышать нужно не носом, а некими потайными жабрами, и двигаться расчетливо, медленно, со смыслом.

И парни тоже это чувствовали. Они озирались, смотрели на потолок, стены, посетителей, открывали рты, как рыбы, пытались разглядеть в интимном полумраке бара приевшуюся пошлость, дерущихся пьяниц, заигрывающих проституток, но ничего не находили. Пошлости не было. Куда ни глянь, глаз не цеплялся за что-то конкретно непривычное. Обычные столики, обычное пиво в бокалах, обычные диванчики и самая обычная барная стойка. Но, ей-богу, мы словно в музей зашли. Такое умиротворение и покой…

Потоптавшись с минуту у входа, мы наконец освоились и присели в угол к панорамному оконцу. Милая официантка приняла у нас заказ – четыре двойных виски – и испарилась. Мы сидели молча – какие-то застыженные, задумчивые. Крот, насколько ему позволила фигура, вжался в диван, Ил смотрел в окно, уткнувшись в кулак, Мика глядел на сложенные у ремня руки, а я все удивлялся, почему мы такие разные, но при этом продолжаем дружить. Неужели из-за общих интересов? Хотя какие у нас общие интересы? Поболтаться по барам, опрокинуть стопку, другую? Или универ? На универ нам, в принципе, вообще наплевать. Ну, есть он и есть, что такого. Мы в него пошли-то только ради того, чтобы в армию не загреметь. Никаких научных подвигов совершать не собирались, никто из нас особо и не интересовался, чем там будем заниматься – так, всего лишь потусоваться, вздремнуть, посмеяться, поэтому универ тут явно никаким боком.

Тогда что? Что нас сближает?

Вот сидит, к примеру, Крот – пухленький, дерганый, всегда одет как-то по-свински: в замызганные брюки, куртку, свитер, – а мы все равно с ним общаемся. Почему? Не знаю. Или Ил. Ему ведь гораздо интереснее побыть одному, почитать, помечтать, но он все равно ошивается вместе с нами. А Мика? Что такой красавчик, как Мика, забыл в компании Крота, Ила и меня?

Я не понимаю, да и чувствую, что никогда не пойму. Может, не стоит тогда пытаться? Мол, зачем подлетать близко к солнцу, чтобы узнать, насколько оно горячее, если известно и так, что оно горячее? К чему лишний раз ломать голову над смыслом явлений, которые в принципе не имеют смысла? Пускай и наша дружба остается загадкой. Пускай она существует, пока способна существовать, а мы просто будем ею наслаждаться. Разве не в этом ее главная цель? Существовать, вопреки причинам и логике?

– Ребят, – нарушил молчание Мика. – А нафиг мы одетые-то сидим? Может, разденемся?

Кивнув, мы стянули шапки, засунули их в рукава и накинули куртки на вешалку. Никто из нас особо и не удивился, что все это время мы просидели одетые, как на вокзале. Непонятное ощущение до сих пор придавливало и сковывало. Словно нас замуровали в кандалы или в железные рубахи, и мы не могли свободно пошевелиться.

– Хрень какая-то… – пробормотал Крот. – Обычно в бар зайду и кайфую, а тут совсем не то…

– А мне наоборот хорошо, – отозвался Ил, снова уставившийся в окно. – Сижу, будто аквариумная рыбка, и делать ничего не хочу…

– И это мы еще не выпили, – добавил я.

– Н-да-а, – протянул каждый на своей волне.

Наконец нам принесли виски. Хороший, красивый, крепкий. Мика, как всегда, немного повозмущался, что пришлось ждать аж целые четыре минуты, но, выпив, остался доволен.

– Кстати, Крот, – заговорил он, откинувшись на спинку дивана, – помнишь, что ты пообещал мне еще в прошлом месяце?

– Мика, иди в задницу.

– Ну-ну-ну, за язык тебя никто не тянул.

– Заявления, данные по пьяни, достоверными не считаются, – продекламировал Крот.

– А как же слово настоящего мужчины?

– Вот у него и спроси.

– Ну, Крот, так дела не делаются. Раз пообещал, что пойдешь со мной в спортзал, то будь уж мил пойти.

– Мика, – вмешался Ил, – да отстань ты от него. Нашел кого за собой тащить. Не всем быть такими накаченными, как ты.

– Да я бы его вообще не трогал, если бы он сам не заикнулся.

– И к тому же, – продолжал Ил, слегка осмелевший от выпитого, – зачем вообще тратить время на всякие гантельные издевательства? В конце мы все равно будем выглядеть одинаково: отсыревшие кости или горстка пепла в урне. Кому как нравится.

– Понимаешь, – ответил Мика, тоже слегка осмелевший, хотя он всегда был таким, – в нашем мире все покупается и все продается, как бы это банально ни звучало. Люди в нем – тот же товар. Твои мозги, твое тело, твоя улыбка выложены на прилавок, как какой-нибудь йогурт, и все прохожие смотрят на них и оценивают. Хочешь ты того или нет, но чтобы жить достойно, чтобы не пресмыкаться ради копейки, ты должен соответствовать, быть лучше других, становиться самым красивым товаром на прилавке.

– А если я и вправду не хочу, чтобы меня продавали, как ты говоришь? Если я не хочу, чтобы на меня смотрели и оценивали? Разве кто-то может заставить меня встать в один ряд со всеми?

– А разве ты особенный? Разве ты тот, кто может запросто наплевать на общество и его запросы?

– Да. Как ты, как Крот, как и все мы. Какая разница, что думают о нас другие? Хочешь – отвернись от людей и делай то, что тебе нравится, и получай удовольствие. Не ради ли этого мы живем?