– Да, – как всегда мычит дорогой, – а муж и вовсе дурак. Зарабатывает три целковых и пялит их на себя, будто бы добился чего-то особого. Вот у нас…

И так по кругу, по бесконечному множеству кругов множества циркулей, рисующих самих же себя. Как еще бумаги-то хватает – вот что совсем непонятно. Такой напор, такая работа! И циркули ведь тоже поди не вечные. Повыкручиваются, порисуют и пропадут, оставив за собой лишь жирный след грифеля и уйму отверстий от ножки. На смену придут новые, и потом снова то же самое, пока бумага действительно не замарается и не станет черной дырявой тряпочкой. Тогда придется искать другой листок и, конечно же, опять рисовать, рисовать, рисовать…

Чагин купил чай, стоивший половину его стипендии, и, чтобы выпить эту дрянь, отошел подальше от достопочтенной публики. Почти никто не смотрел в его сторону, а если и смотрел, то быстро отворачивался, не думая, что за него стоит цепляться языком или взглядом. Лишь одна немолодая особа – та самая спинка, подбородочек, губки, то есть соседка, признала в рыжеватом студенческом столбике нечто знакомое.

– Молодой человек, – заискивая, обратилась она, – а вы случайно не тот самый актер, что на прошлой неделе так замечательно сыграл баскетболиста-наркомана?

– Н-нет, – ответил Чагин.

– Ясно, – без прежней любознательности сказали губки и сомкнулись, чуть вытянувшись вперед.

Глядя на разводы стремительно удаляющейся спинки, Чагин даже взгрустнул, что не связан с баскетболом, а тем более – с наркотиками. А стоило бы, думал он, стоило бы…

Когда чай был выпит, и карман не отягощал деньгами, аспиранту пришлось вернуться в зрительный зал. Полупустой, тот еще внушал какую-никакую веру в людей, что их не так много, готовых с удовольствием потратиться на постановочку, вроде исторической трагикомедии с Бриосом, но вера прожила лишь мгновение, пока занавес вновь не подняли.

Итак, пришло время второго действия. Просьба всех зрителей занять свои места, и… ш-ш-ш! Куда прешь, идиот! Бриос уже на сцене!

На сцене и вправду появился Бриос. Рядом – двое мужчин, совершенно не похожих на предыдущую компанию. Оба статные, подтянутые, к элегантности костюмов не придраться. Бриос, впрочем, тоже в костюме, но в несколько унылом, сером, мешковатом и не очень-то, в общем, красивом. Так, подобие официальности: недовольство фотографии на первый в жизни паспорт или новогодний стол без водки и шампанского. Лишь бы был, да и только.

– Mister Nencen, take a seat hear, please, – сказал один из тех двоих, что шли рядом, и показал рукой на стул у круглого дубового столика.

– Мистер Ненцен, присаживайтесь сюда, пожалуйста, – подхватил второй, раскрыв в себе переводчика.

Ненцен величаво уселся. Иностранцы тоже присели и, поджав из учтивости губы, расстегнули пуговицы пиджаков.

– We have recently discussed the issue of trade relations between our countries, – сказал первый и для важности выдержал паузу. – But your terms are too unprofitable for us.

Переводчик начал переводить, но Ненцен прервал его, уловив суть по интонации:

– Скажите мистеру Критону, что ноу трейд, ноу френдс.

Переводчик приготовился снова, но мистер Критон тоже все понял:

– No good terms, no trade, no friends.

Ненцен промычал. Смакуя сказанное, он оперся скулой о средний палец изувеченной руки. Такая поза, а в особенности вольный жесть задумчивости, привлекли внимание иностранцев. Сначала они напряглись, расправив плечи и притянув полы пиджаков, но буквально через несколько секунд мистер Критон рассмеялся, посчитав символику безграничной иронией.

– Mister Nencen, – снисходительно улыбнулся мистер Критон, – you should not strain your gyrations so much. Let’s relax a bit.