– Альберт, садись на стул. Я сейчас зашторю окна и тоже к тебе присяду.

– Зачем? Оставь так.

– Думаешь?

– Ну да. Чего в темноте-то хорониться?

– Ладно.

Мика отошел от двух широких окон, разделенных угловой перегородкой, как разделяются носом глаза у человека, и мы уселись на стулья перед круглым столиком. Мансарда, стоит отметить, полностью отличалась от гостиной первого этажа. Если гостиную проектировала шайка пьяных охотников-монархистов, то здесь явно поработала женская рука, причем очень чуткая и внимательная к мелочам. Было заметно, например, что окна специально расположили так, чтобы свет проникал сюда почти круглосуточно (днем – солнечный, ночью – лунный), а диванчик из серой ткани приткнули именно к той стене, куда этот свет как раз-таки не дотягивался. Даже стулья, обычные шведские стулья из светлого пластика, на которых мы только что устроились, излучали едва уловимое тепло – тепло вещей, обретших свое единственно правильное место в нашем мире. Я уже и не говорю о всяких милых, тихонько тикающих часиках, книжных полках с яркими корешками и бамбуковых салфетках на столе. О них нужно писать отдельный том.

– Ладно, – вздохнул Мика и открыл себе и мне по бутылочке пива. – Так можно вечность тянуть, но убежать от разговора все равно не получится. Ты, наверное, уже догадываешься, что я позвал тебя поговорить о вчерашнем вечере и о Японце, но я не хочу особо распыляться и начну с самого главного: нам лучше на какое-то время уехать отсюда.

Уехать? – хотел было удивиться я, но в моей голове набух другой, еще более четкий вопрос.

Я спросил:

– Кто?

– В смысле: кто? – не понял Мика.

– Мика, давай не придуривайся. Я спрашиваю: кто придумал этот дурацкий розыгрыш? Кто подсыпал мне в коктейль или в виски наркотик, чтобы я словил галюны? Сначала сны, потом японское лицо и визитка. Кто это сделал и главное – зачем? Я не собираюсь ни на кого обижаться, – соврал я, – или кидаться с кулаками, просто хочу услышать имя.

Мика взглянул на меня, словно увидел перед собой ветерана Куликовской битвы, а не старого друга, и, что гораздо хуже, рассмеялся. Таким сочным, звонким смехом, который невозможно повторить, если тебе на самом деле не смешно или смешно, но истерически.

– Ты серьезно? – наконец заговорил он, все еще посмеиваясь. – Ты серьезно думаешь, что мы специально все это придумали? Тебе не кажется, что у тебя паранойя?

– А тебе не кажется, что ты охерел?! – крикнул я и вскочил со стула. – Тебе не кажется, что ты слишком далеко зашел со своими шутками?! Я вчера чуть с ума не сошел, пытаясь понять, что вообще со мной происходит! А ты мне: у тебя паранойя…

– Тише-тише, – совершенно серьезно ответил Мика. – Присядь, успокойся, я тебе сейчас все объясню. Хотя бы то, что сам чувствую и понимаю.

Я присел, но не успокоился.

– Ну?

– Начнем с того, что Японец на самом деле был.

– Это я и без тебя теперь знаю.

– Был и коктейль, – продолжал Мика, – и был, как ты говоришь, сон.

– Тогда почему вы мне наврали, что ничего не было?

– В этом-то все и дело. Когда ты вырубился, мы почувствовали какое-то странное ощущение, предзнаменование, что ли. Первым его заметил Ил. Он сказал: «Мне кажется, Альберту лучше соврать про Японца. В голове так зудит, мол, не поворачивай за угол, не поворачивай, вот я и думаю, действительно не нужно поворачивать, то есть говорить о нем». Мы с Кротом согласились, потому что сами слышали почти то же самое. Мы не хотели тебя обманывать, просто почувствовали, что должны так сделать. Мы просто…

– А если бы твой голос заставил меня убить? – перебил я. – Что тогда?