Да какая от нее там может быть польза? И все же это требовало от нее усилий, поработать палачом над собой, чтобы не броситься на помощь детям Марины и Вадима. Точно таща собственное тело, Лера вернула себя за стол. Она склонилась над текстами и фотографиями, но все никак не могла сосредоточиться. Как трудно было ей разгребать свои эмоции! Все равно что возиться в глине. И едва в вязкой массе возникала форма, Лера сама тут же портила ее.

Она все еще ощущала себя полузадушенной. И не от избиения Вадимом, не от плевка Марины, не от встречи с Артемом. Не от Неизвестного. Даже не от ребенка в мусорном ведре, через глаза которого виднелся весь космос. Она уже давно сама что-то душит в себе, карабкающееся из нее, упрямо живущее.

Ее мечущиеся, как по клетке, глаза наткнулись на курицу, приглашающую к дурацкому танцу; Лера будто бы вдруг поняла, что имел в виду Карим… Но понимание в который раз ускользнуло от нее. И тогда ей наконец удалось сосредоточиться на работе.

Хайруллин зашел в бизнес-центр «Блок-10», дымчатые окна которого казались очками, скрывающими высокомерный взгляд, а бежевый камень обрамления напоминал благопристойный пиджак. Охранник пожал гостю руку, но сохранил каменное выражение лица.

Хайруллину нужен был этаж, отданный под коворкинг «Мел». «Е» в названии было отражено и читалось, как «э». Смысл триаграмматона легко было понять, как только открывались двери лифта: с красной стены гостя встречали черные профили Маркса, Энгельса и Ленина. В цветовую гамму анархо-коммунистов проник белый пластик офисных часов – символ безвозвратного удешевления политических принципов.

Коворкинг управлялся партийными товарищами и сочувствующими, опасавшимися снять конформистский костюм. В их владении было несколько юридических фирм, модное рекламное агентство, видеостудия, кафе и бары, театр «Рупор», на сцене которого чередовались прибыльные постановки и вызывавшие нужду манифесты. Некоторое время современные кропоткины также имели в наличии охранную фирму, но кураторы намекнули, что наличие легального оружия у оппозиции власти терпеть не будут. Руководители Левого фронта с послушной рассудительностью отказались от актива.

Хайруллин своей натянутой ментовской гримасой ответил революционной улыбке секретаря, шея которой бледнела над алым галстуком, и прошел в зал, где бушевали политические дискуссии. Пресыщенная молодежь слушала нервно истощенного оратора, занявшего свободную трибуну; с рано лысеющей головы падала мокрая от пота челка. Хайруллин встал в очередь за панком с повязанным на плечо галстуком, чтобы налить себе «28 мая» – морс с имбирем; он помнил, что напиток был отменным на вкус.

– …На место устаревшей власти придет новая власть тех, кто раньше чистосердечно обещал, что будет держать в груди интересы народа! Посему, прежде чем браться за слом власти, мы должны начертить путь общественного устройства без создания власти. Мыслить надо о том, чтобы найти способ устранить всякую иерархию, всякий закон, всякий капитал. И тогда власть попросту не родится!..

В другом пространстве наследник бригады «Анти-анти» демонстрировал эскиз своего творения: граффити, изображающее Иисуса в буденовке.

– …коммунист, как Иисус, возвысился над национальной и религиозной рознью. А социальной и классовой розни в коммунистическом обществе нет априори, – длился вокруг рисунка диспут. – Вот вы – говорите о социальной справедливости, но, похоже, не ждете социальной справедливости, иначе были бы коммунистом…

А вот и выступление христианского анархиста – запись прошедших дебатов, посаженная в экран, как фикус, для антуража. Голос терялся среди истериков и прозорливцев, популистов и мечтателей, равный среди равных.