– А на каком языке говорили на твоей конюшне?

– На английском. Мне говорили «найз бой» и «файн троттер», что значит «хороший мальчик» и «отличный рысак»…

– Значит, ты родился на английской земле, – перебил я его с восторгом, – и правильно говоришь, что ты англичанин. А я родился в Кифисье, где говорили по-гречески, так что я грек. Видишь теперь, что мы не совсем земляки.

Меня переполняла радость. Мой вывод казался мне яснее ясного, и я часто-часто завилял хвостом. Но Бобби, однако, остался в сомнениях.

– Но кем были твои отец и мать? – спросил он.

– Не знаю. Я их не видел.

Бобби смотрел на меня все более задумчиво.

– Думаю, важно, кто твои родители, греки или англичане, а язык, на котором говорят на твоей конюшне не имеет значения, – сказал он. – Я знаю, что Дейзи, когда хочет похвастаться, говорит, что ее мать…

– Ох, братец, оставь Дейзи в покое! – сказал я раздраженно. – Я тебе толкую, что я на самом деле грек.

Я задрал хвост и вышел из конюшни.

Должно быть лошади действительно тупые, сказал я про себя.

Но Бобби был добр ко мне, и отнесся по-дружески, так что я устыдился своих мыслей и снова вернулся в конюшню с целью сказать ему доброе слово.

Бобби все еще стоял в задумчивости.

Увидев меня, он опустил голову, окинул добрым взглядом и сказал:

– Знаешь что?.. Осмелюсь сказать, то, что делает тебя греком или англичанином это твое имя. Как тебя зовут?

– Буян. По-гречески будет – Магас.

– Тогда ты грек. А меня зовут Бобби, так что я англичанин. И Дейзи англичанка. Такова правда жизни.

Конечно, так оно и было.

От радости я лизнул Бобби в нос и убежал вприпрыжку.

Все-таки некоторые лошади не совсем уж тупые, сказал я про себя.

Я помчал в сторону дома чтобы отыскать своего Лукасика. На зеленой лужайке, что расстилалась перед домом, торчала лейка, она поворачивалась вокруг себя и разбрызгивала воду. Стояла невыносимая жара, трава же отдавала приятной прохладой.

Я забежал под струйки воды, повалялся на травке, покувыркался, отряхнулся и, освеженный, побежал к дому.

Парадный вход был закрыт. Я обошел вокруг дома, наткнулся на веранду, забрался на нее и прошел в широкую стеклянную дверь – она была открыта нараспашку, а оттуда вошел в гостиную.

Стол был накрыт, но в комнате никого не было.

Внезапно я услышал голос Лукаса и смех Ани, самой резвой из двух близняшек.

Вне себя от радости, я побежал на голоса и оказался в огромном мраморном зале: тут и там были разбросаны ковры, по углам стояли кадки с растениями, а на столах и пристенных столиках – цветы.

В глубине, вокруг стола, уставленного стаканами и рюмками, расположилась вся семья, вместе с незнакомцем Христо.

Было очень красиво и к тому же прохладно, и я остановился, чтобы сориентироваться и убедиться, что я нахожусь в доме, а не в саду – так много было повсюду цветов.

На моей спине осталась вода и она меня несколько раздражала. Я снова встряхнулся и повалился на ковер, чтобы просушиться.

Но в это же время в глубине зала раздались голоса, их все перекрывал голос госпожи Васиотаки. Застигнутый врасплох, я вскочил на лапы.

– Вон, вон! Уберите его вон, эту пакость! Пропали наши ковры!

Из дома пропали ковры? Какой же наглец посмел их тронуть, когда я здесь?!

Я вспомнил хвалебные слова Мицоса о моей чистопородности и стал возбужденно подпрыгивать от желания сделать что-нибудь хорошее.

– Вон! Вон уберите его! – вопила разгневанная хозяйка, хлопая руками в мою сторону.

Я бросился вперед на помощь, гавкая, чтобы выразить свою преданность.

Кто же был злодей? А вот Христо, иностранец, улыбается там тихо в своем кресле.