– Кажется, это Есенинские строки:

… Я люблю этот город вязевый

– Пусть обрюзг он и пусть одрях.

Золотая дремотная Азия

Опочила на куполах…

Ринча продолжал:

– А ведь в этой группе нет ничего даже близко монгольского. Просто русские ребята однажды в московском киоске «Союзпечать» увидели почтовые марки, на которых было написано «Монгол шуудан», что в переводе означает «Почта Монголии». Ребята искали для своего ансамбля звучное название, и не могли придумать ничего подходящего. А вот увидели в киоске журнал, и название, как говорят, шибануло. И прицепили журнальное название к своей группе.

– Ты, Ринча, сказать желаешь, мол, все монгольское в России, искусственно притянутое!? Не естественное? Ты принижаешь…

– Стоп, стоп! Нет, конечно…

– Но ведь интонация тебя выдала…

– Стоп, и еще раз стоп! Помню, ты в бой кидаешься сразу… Давай, поостынем… Ничегошеньки даже не намекаю… Просто выдал тебе факт, какой он есть…

– Ладно, понятно, – успокоили слова Ринчи.

Я слушал его и никак не мог понять, какая хрень затащила его ко мне, но не прогонять же, в самом деле, все-таки старинный товарищ, работали немного бок о бок.

– Ты знаешь, мы люди уже в возрасте. Иногда пытаюсь осмыслить свою жизнь, расставить прожитые годы как бы по полочкам. И тогда возникает ощущение, что смотрю на свою жизнь, как в окно. Только окно это чуднóе, похожее на огромную стену жизни с подвешенным на ней экраном телевизора. И экран этот схож с окном. Но за настоящим окном разворачивается реальная жизнь, а за нарисованным – старые, черно-белые, кадры кинохроники, отснятые Судьбой. Окно расположено далеко внизу, и смотрю на прошлое как бы с высоты прожитого, вижу всю прошлую жизнь, а люди там, внизу, меня не видят и не знают, что за ними кто-то наблюдает. А наверху огромное, синее небо, Тэнгэри, оно такое бездонное, бесконечное, вечное, притягательное в своей чистой голубизне и нет там ни скорби, ни ругани, ни ссор, никто никого не обманывает, не лжет – вечная чистота…

– А ты философ, – говорю. – И речь твоя грамотная, литературная, что ли, так в жизни не говорят. Ведь прав? – я смотрел прямо на Ринчу, выжидающе, почти не моргая, наверное, думал, что скажет, тогда, возможно, пойму, зачем он у меня.

– Знаешь, в последнее время много пишу, не знаю, как это назвать, воспоминания, что ли, нет, если точнее, это дневники, – начал рассказывать Ринча, усевшись на табуретку у кухонного стола.

Слушая, поставил чайник, осмотрел холодильник, желая понять, чем угостить гостя. Наверняка, он голоден, только с поезда.

– Так вот, когда пишу, чувствую, речь становится правильной, выразительной, ну, близкой к литературной, – как бы оправдывался Ринча за свою правильность. Потом хихикнул. Если это был смех, показалось, уж слишком натянут, искусственен, словно за ней скрывалась какая-то загадка.

– Тут я прослышал, занимаешься книгами, – посмотрел он вопросительно.

– В смысле? – не понял его.

– В том смысле, что пишешь книги…

– Ты неправильно информирован, редактирую перлы людей, желающих оставить свой след на земле. Перед изданием редактирую, вношу некоторые правки, уточняю факты, проверяю их, вот и все.

– Да ладно прибедняться, слышал, сам пишешь, а авторство…

– Не сочиняй, зачем это мне?! Если уж наступит такое желание – написать книгу, сам, наверное, возьмусь… Хотя, едва ли, я лень большая… К тому же, если писать книгу, нужна какая-то идея, идеальная причина, такая, чтобы по твоим книгам человечество, ну, может, хотя бы несколько десятков или сотен человек, нащупали, как нужно жить, чтобы меньше ошибаться. Если этого нет – пустая затея, неуважение к читателю. Причина должна быть достаточно веской, чтобы читатель не пожалел о потраченном времени. Значит, в книге должна быть какая-либо значимая идея, тема и смысловое наполнение.