А в Саратове горели усадьбы, брошенные своими хозяевами. Те, кто еще вчера готов был рукоплескать речам пропагандистов, теперь убегали от революционного пожара.

В 1905 году на Столыпина было совершено первое покушение. Обычная для Столыпина поездка, деловой разговор, убеждение, уговоры, обрисованные перспективы, да и деревня была не самая бунташная. Мужики стояли спокойно, сняв шапки, задавали вопросы, кивали головами. Он не ждал выстрела, но, когда пуля пропела, вспомнил: он и князь Шаховской у барьера, и пуля не свистит, она как будто просыпается в теле, обретает ужасное подобие жизни. А сейчас боли нет, но летит новая пуля.

– Вон, смотри, стервец, вон он! Лови! – раздались крики, и Петр Аркадьевич бросился в погоню, не рассуждая.

Его остановил князь Оболенский, чиновник по особым поручениям, – схватил за руки и не дал ходу.

Смутьянов поймали, допросили, посадили. И стало понятно, что нужно вызывать подкрепление из Москвы, что большой крови не избежать. Виновных накажут, но пострадают и невинные. Да и кто их теперь отделит, невинных от виноватых? Распропагандированные мужики, с одной стороны, с другой – мужики обыкновенные, которые и не хотят бунтовать, а заставляют их, так что тошно становится от забастовок. Начинаются погромы с «правых» позиций: идут бить евреев, учителей, земских служащих.

И снова Столыпин бросается в самую гущу событий и при личном участии останавливает кровопролитие. А потом его же обвиняют в том, что он был организатором черносотенного погрома. Черная метка на репутации лучшего сына России из жалоб леваков и ангажированной прессы перекочевала в советские учебники истории и до сих пор гуляет по современной блогосфере. А между тем документов, подтверждающих вину губернатора, нет и не было.

Волна безумия нарастала. В деревне Малиновка была осквернена церковь: святотатцы зарезали в храме корову и испражнялись на икону Николая Чудотворца. 42 человека были убиты без суда и следствия пред входом в храм Божий разгневанными мужиками.

Мысль о пролитии крови мучила Петра Аркадьевича сильнее, чем страх за свою жизнь, поэтому он испытал несказанное облегчение, когда из центра к нему пришла подмога в виде регулярных войск под командованием Сахарова. Петр Аркадьевич надеялся, что ответственность за чисто военные решения теперь будет с него снята и совесть его будет спокойна. Сахаров, честный служака, был убит прямо в доме Столыпиных молодой женщиной. Она пришла в этот дом под видом просительницы, тонкой дрожащей рукой протянула Сахарову сложенный вчетверо листок.

– Прошение, – прошелестела девушка-палач бескровными губами.

На этом листке был напечатан смертный приговор для государева человека.

Только об одном мечтает Столыпин в этот момент – уйти в отставку, не видеть безумия, не участвовать, не принимать решения. Но не может этого сделать, потому что все рычаги управления ситуацией в его руках.

И он снова и снова безоружным идет в гущу толпы, разнимает левых и правых, правых и виноватых, и толпа стихает, а люди, левые и правые, и те, и другие – живые – возвращаются домой.

Он идет исполнять свой долг гражданина и государственного человека с таким же спокойствием, как некогда мальчишкой стоял перед заядлым бретером у барьера, исполняя долг дворянской чести.

Он смотрит в дуло пистолета и говорит: «Ну что ж, стреляй!» И несостоявшийся преступник опускает пистолет. Он говорит потенциальному бандиту: «Подержи шинель», и зачинщик беспорядков в растерянности подхватывает дорогое сукно.

Ничто не вечно, и в конце концов волна революционного террора начала спадать.