– И… ваше благородие, как мы тут живем? Совесть пропита, правда запродана. До Бога высоко, до царя далеко, а у местных-то правда стоит дорого…

– А кто ж у вас за правду деньги берет?

– Да кто берет, – мужик замешкался, – да все понемногу, от урядника и до… Так, поди, сами знаете… На том и мир стоит.

– Звать-то тебя как?

– Иван… Иван Гаврилыч.

– Нет, Иван Гаврилыч, не на лжи мир стоит, а на правде.

– Хорошо, ежели так. А мы тебя тут как царя-батюшку ждали. Вот ты какой, видный, косая сажень в плечах, смотришь, как барин, а говоришь, как дохтур али учитель земский. Только те нас все больше на смуту подбивают. А ты? Куда ты нас поведешь?

Хороший вопрос. Чтобы вести деревню к процветанию, нужны реформы и спокойная, размеренная жизнь. В Саратове же было не до реформ.

Первым делом Столыпин уволил всех, кто замарал руки в коррупции. Много таковых. Потом тех, кто на хлебном месте ничего не делает. Этих оказалось еще больше. А были еще растерянные, с пузатыми портфелями, они бегали за новым губернатором, пытаясь «договориться». Этих уволил через одного, чем привел в восторг местную оппозицию.

После рейда по селам, после «разгрома» местной элиты Столыпин едет в Царицынскую тюрьму.

– Нельзя! Не положено! Да куды ж вы… Не положено!

Под сводами узилища разносится жалобное пение: «Вихри враждебные веют над нами…»

– Кто разрешил? – вопрос повисает в воздухе.

При виде губернатора политические замолкают. За что сидят? Да за правду, конечно… За правду да за свободу, за землю – крестьянам, фабрики – рабочим. За народ.

Столыпин разговаривал с заключенными два дня, вникал, уговаривал, убеждал. В результате революционные «концерты» прекратились, а заодно прекратился свободный доступ левых прокламаций, так что тюрьма перестала быть центром подготовки новых революционных кадров.

Из тюрьмы – в село на грани бунта. Едет туда Столыпин под охраной отряда казаков, но не затем, чтобы покарать, а чтобы понять, чего хотят эти люди и как они представляют себе народную правду. Народ встречает по-разному. Где-то при виде губернатора падают на колени, крестятся: слава Богу, власть услышала глас народа, теперь заживем по-людски, а где-то грубят да задирают.

Но горячих точек на карте губернии становится все больше, да и требования приобретают все более фантастический окрас. Можно усмирить бунтовщиков силой, и сил пока в губернии хватает. Вот только нужно ли? И Столыпин разговаривает с недовольными, выясняет, успокаивает, с утра до вечера, до потери голоса. В результате – бунтовщики расходятся по домам. Слава Богу – пока кровь не пролилась!

Но то ли еще будет…

В губернии смута, в России – война с Японией.

А старшая Маша с упоением читает «Войну и мир» и видит, что саратовцы живут так, как будто никакой войны и нет. А среди солдат, которые отправлялись на фронт, нет никакого воодушевления.

– Как может мужик идти радостно в бой, защищая какую-то арендованную землю в неведомых ему краях? Грустна и тяжела война, не скрашенная жертвенным порывом, – объяснил дочери Столыпин.

Объяснить-то объяснил, но и понял, что на войну придется тратить силы, средства. Будут жертвы, будут герои и предатели, а значит, общество нуждается в патриотическом порыве, в подъеме, без которого неизбежные издержки будет трудно, невозможно пережить. С общественностью, как и с крестьянами, нужно говорить.

А его Маша – девушка, которая только начинает свою жизнь и, как героиня романа, готова к самым возвышенным порывам. Нельзя дать погаснуть этому святому огню. Надо дать людям правильный ориентир. И повод скоро представился – проводы на фронт очередного отряда Красного Креста. В честь проводов давали обед, весьма многолюдный, на котором собралось, как казалось, все саратовское общество.