Я достала из сумки карандаш и начала рисовать на салфетке: просто линии, никакой структуры, никакого намека на свет и тень, только черный графит на белой бумаге.

– А вы тихоня, – сказал мужчина, наклонившись, чтобы прошептать это мне прямо в ухо. – И я бы не позволил Берарду увидеть эту карикатуру на него, которую вы нарисовали.

Это был черноглазый гитарист. Вблизи я смогла разглядеть капельки пота на его высоком лбу и седые волосы, начинающие проглядывать в его черных усах. От его черной куртки и рубашки пахло дымом походных костров.

– Полагаю, Берард счел бы ее оскорбительной.

– Нет. Он бы позавидовал. Она очень хороша. – Джанго сел напротив меня и глотнул коктейль, который оставила Аня.

– Мне по душе ваша музыка, – признала я. – Особенно ваша версия песни «Очи черные»[1]. Обычно ее играют очень медленно, с такой грустью.

– А я играю ее как джаз. Жизнь и без того печальная штука. Музыка должна заставлять тебя двигаться. Но ты, сестренка, я вижу, не танцуешь. Почему?

– Не в настроении. Тебя зовут Джанго. Что это значит? – спросила я.

– Цыганское слово. Означает «очнувшийся». В отличие от большинства в этой толпе. Это же сплошной цирк, не так ли? Вон та женщина… – Он кивнул в сторону столика слева от нас. – На ней столько золота, что на него можно было бы купить себе целую страну. А может, она у нее уже есть. – Он рассмеялся и закурил сигарету.

– Это герцогиня Виндзорская, – кивнула я, надеясь, что герцогиня нас не услышала.

– Герцогиня! – Джанго окликнул ее и помахал рукой. Уоллис Симпсон натянуто улыбнулась и посмотрела в другую сторону. Я поняла, что участники группы не должны сидеть с гостями. Но какая разница? Я придвинула свой стул поближе к Джанго и улыбнулась ему, заговорщически вглядываясь в его темные цыганские глаза.

– К черту герцогиню, – прошептала я.

– Вот это настрой, сестра. К черту ее и ее мужа, любящего нацистов. Не могу дождаться окончания рабочего дня. Слишком много снобов, слишком много золота. Я скучаю по своим людям, и, поверь мне, они не едят икру в «Ритце».

Он откинулся назад и прищурился, вглядываясь в меня сквозь сигаретный дым.

– Американка? Первый раз в Париже?

– Второй. Приезжала сюда, когда была моложе.

– Странное же время ты выбрала для возвращения. – Он кивнул в угол зала, на стол, за которым сидела группа мужчин в военной форме и громко смеялась. В немецкой форме.

– Знаешь, они ненавидят цыган. – Джанго закурил сигарету. – Может, даже сильнее, чем евреев.

Один из солдат, должно быть, услышал эти слова. Он повернулся и уставился на нас, переводя взгляд от Джанго ко мне. Джанго в свою очередь смерил его взглядом, после чего настала очередь офицера покраснеть и отвести взгляд.

Гитарист пробормотал что-то на языке, слова которого казались древними как мир и столь же непонятными.

Чарли и Аня стояли в тени, прислонившись к колонне.

– Ты знаешь последнюю строчку песни «Очи черные»? «Знать, увидел вас я в недобрый час». Эта блондинка приносит неудачу, и она будет передавать ее дальше. Ты пришла с ним?

– Это мой младший брат.

Громкий шум в другом конце зала прервал гул разговоров, и все внимание переключилось туда, как будто мы были на корабле, который накренился.

– Это Элси, – пояснил Джанго. – Элси де Вулф. Леди Мендл.

Стройная женщина, чей возраст сложно было понять, вошла в зал и по-королевски оглядела его. Она была освещена сзади, и огни в холле делали ее похожей на ангела с верхушки рождественской елки. Крой ее красного платья с рукавами, ниспадающими поверх юбки, и высоким воротником напоминал восточный стиль.

Точно платье от Скиапарелли