– Ну что, Викентий Афанасьевич, еще? – усмехнулся Павлов.

Серебрянников не отвечал по-людски, кивал и выл от нетерпения, и даже низшие чины не боялись смеяться при виде его отчаяния. Но взгляда боялись, многим хотелось бы вернуться на перрон, да поезд уже тронулся.

Поначалу Серебрянникову не везло. Низшие чины и солдатики, услыхавшие о происходящем, набивались в вагон. Мест не хватало, но оно и не требовалось. Слово «бессребреников» звучало так громко и часто, что посыльный донес ее до машиниста, который, вспомнив, как высокомерно с ним говаривал полковник, велел поставить десять рублев на то, что он проиграется в пух и прах.

Ставки росли не только за столом. Как только Серебрянников урвал банк в пятьдесят рублев, он окинул солдат хищным взглядом. Бедняги закурили разом только бы спрятаться в дыму, чтоб полковник не запомнил лица. Когда он урвал банк в семьдесят рублев – повисла гробовая тишина. Вместо колес стучали сердца. Некоторые не выдерживали напряжения, продирались через оцепеневших, выскакивали из вагона, и орали таким забористым матом, что труба паровоза выплевывала не дым, а их ругательства. Другие бранили Павлова, но тот суеверно оправдывался:

– Да не прокурил везенье, чтоб вас! Не сказал ни слова о Серебрянникове!

Лицо Серебрянникова обращалось человечьим, а глаза по-прежнему пугали: он хладнокровно водил острием взгляда по лицам тех, кто недавно смел произносить бессребреников. Взгляд выдерживали немногие. Вагон пустел. А те, кто оставались, со злобой пялились на Павлова.

– Пить надо было меньше! – упрекал грузный капитан.

– Да не пил я!.. – захлебывался бессилием Павлов, а толпа на пару с полковником посмеивалась над ним. Может, из-за страха, что все-таки их лица запомнит, а может, потому, что на Павлова было тошно смотреть. Сомнения замерли на его лице страдальческой гримасой, точно пантомиму показывал, пытаясь выдавить капельку сочувствия.

– Давай, играй уже! – жадно произнес солдатик, а затем повернулся к другу и сказал: – Ставлю пятак, что Павлов уйдет отсюда без штанов.

Павлову хотелось стереть насмешку с лица человека, учуявшего запах наживы, однако Серебрянников повелительно постучал пальцем по столу, и игра продолжилась.

Удача недолго благоволила полковнику. Павлов отыгрался и отвоевал право толпы потешаться над бессребрениковым. В вагоне вновь было не продохнуть. Когда у Серебрянникова не осталось и гроша, он подскочил и вцепился в руку Костомарову, вымаливая дать пару купюр. Тот неуверенно пожал плечами и дал, хотя мог просто подарить их Павлову.

Бессребреников рвал на себе волосы и, пробурчав несвязные проклятия, растолкав солдат – выбежал вон. Толпа ликовала. Павлова терли на удачу, как бронзовую статую. Особо предприимчивые принимали новые ставки на судьбу Серебрянникова: найдут повешенным или застреленным? А если эти ставки не сыграют, то офицеры решили часть поставленных денег дать Серебрянникову, чтобы он попытался отыграться. А то до Москвы еще день ходу, а тут такое противостояние!

Ночью Серебрянников навис кошмаром над койкой Костомарова. От него разило по́том и водкой. Лицо почернело от угля, словно пытался физическим трудом измотать алчность, но не получилось. Его взгляд поглощал брошь, которую Костомаров не успел спрятать в футляр.

– Говорил, будешь должен по гроб жизни? – молвила алчность устами Серебрянникова.

Костомаров чуть слышно произнес:

– Должен… должен… что-то должен…

– Прикройся контузией, прикройся-прикройся, – задыхался злобой Серебрянников.

Костомаров вздрогнул, почувствовав на плече стальной хват. Он боялся, что Серебрянников оторвет ему руку и забьет ею до смерти.