Через пару минут, будто кто-то за кулисами дал отмашку, поезд рванул. Не просто поехал, а как будто кто-то под него фейерверки подложил. Доехали до Смоленска не за положенные пять часов, а за три с хвостиком, с ветерком и пониженной вероятностью сойти с ума. Окна были открыты, и прохладный воздух разносил по вагону запахи зелени, пыльной дороги и неожиданной свободы. Люди улыбались. Кто-то даже сказал: "Вот это сервис!" Я кивнул и машинально спрятал брелок глубже в карман.

Дома всё было на месте. Даже чересчур.

Брат – в наушниках, погружён в свой виртуальный мир, где спасение галактики почему-то важнее вынести мусор. Мама – на кухне, жарит что-то, что пахнет так, будто это последнее, что ты должен съесть перед Раем. Я прошёл по коридору, кинул рюкзак в угол и просто сел. Как будто день в Москве был не командировкой, а странной, слегка сюрреалистичной экспедицией. Отстёгивать ремень безопасности не требовалось, но внутренне – очень даже хотелось.

Утром я вернулся на работу. Обычный день. Или почти.

Первое, что бросилось в глаза – фотография Шрека.

На подставке, с чёрной лентой. Рядом ваза, в которой кто-то предусмотрительно всунул букет, будто пытаясь компенсировать десятилетия гнёта и производственного маразма одним флористическим жестом.

Я замер. В буквальном смысле. Потому что, несмотря на весь трэш, что происходил до этого, увидеть Шрека мёртвым – это было… как если бы вдруг выяснилось, что бухгалтерия умеет летать.

В офисе стояла тишина. Ненормальная. Даже Витёк из отдела снабжения, который обычно в девять утра уже орал в трубку так, будто спасал мир, сидел молча, глядя в монитор, будто там трансляция с Марса.

Аня из HR – та самая, что всегда ходит в обтягивающем и с новостями наперевес – тоже молчала. Даже сигареты никто не курил. Люди сидели как в замедленной съёмке: одни с видом "а ведь я знал", другие – с лицом "и что теперь будет?". У третьих вообще лицо человека, который пришёл на похороны с чужим паспортом.

Я прошёл мимо, кивнул. Никто не отреагировал.

Вскоре начальница отдела продаж, обычно вся в делах и бронзовом автозагаре, вышла из кабинета с красными глазами.

– Коллеги… сегодня офис работает в режиме тишины. – Она проглотила слёзы или кофе, понять было сложно. – Мы скорбим по Егору Александровичу…

Никто даже не кашлянул.

Но я-то знал. И они знали. Все. Все понимали, что траур – не по Шреку. Да и не сказать, чтобы кто-то особо его любил. Максимум – боялись. Минимум – ненавидели. Он был директором, да. Но скорее в смысле "директор по моральному терзанию".

Траур был по компании. По зарплатам. По премиям, пусть и мифическим. По фирменным кружкам с логотипом и кофе с автомата за счёт компании. По графику, отпуску и корпоративам, которые теперь, возможно, канут в Лету вместе с телом начальства.

А главное – по стабильности. По вот этой простой, но ценной мысли: "Ты знаешь, кто у руля. Он мудак, но он свой мудак."

Теперь же – вакуум. Неизвестность. Кто придёт на место? Кто будет рулить? Кто утвердит отпуск? Кто, чёрт побери, откроет грёбаный сейф, в котором лежат зарплатные ведомости?!

Я сел на своё место. Открыл ноутбук. Но работать было невозможно. Вокруг – офисные зомби. Кто-то вполголоса обсуждал варианты: "А может, Алексееву поставят? Или Геннадия?" Кто-то шептал, что видели юриста, заходящего в кабинет с папкой, толще среднего романа.

Я достал из кармана брелок. Повертел.

Щёлк. Щелк. Щелк.

В офисе послышался стук упавшей чашки.

– Осторожней, Лариса! – крикнул кто-то, и снова тишина.

Я убрал брелок обратно.

До меня нет никому дела, особенно сейчас. А ведь я видел Шрека и Юленьку вместе. Вот была бы почва для сплетен, особенно родственникам Шрека. А потом я вспомнил, что я всего лишь замерщик окон.