– То есть ты сейчас идёшь в лавку на углу, покупаешь сыр, вино и газету. Потом мы изображаем пикник в Люксембургском саду. Всё должно быть наигранно, будто я совсем потерял осторожность и стал простым туристом.

Кот встал.

–Ты че придурок? Кто продаст коту газету?

– Ага, а сыр и вино ты значит намутишь? – засмеялся я.

– Ты знаешь, что я не ем сыр?

– Знаю, – сказал я и откинулся в кресле. – Но ты выглядишь как тот, который его ест.

Григорий, растянувшийся на подоконнике, поднял голову с выражением человека, которого обвинили в краже фрески да Винчи.

– Что ем?

– Сыр. Камамбер. У тебя на морде весь стиль французской буржуазии с утра до вечера. А Пайка смотрит. Через окна, через камеры. Может, даже через дрон в форме уточки. У нас в ванной.

Кот не сдвинулся ни на миллиметр. Только глаза сузились в щёлки.

– Уточка, говоришь?

Он исчез.

Просто – пшик! – и всё. Пылевая воронка, запах возмущения и пустота. Вдалеке хлопнула крышка унитаза. Шорох. Вздох. Стон сантехники.

Я медленно поднялся, не веря своим ушам и звукам в ванне.

И через мгновение Григорий вернулся. В зубах – та самая жёлтая уточка, которую я однажды купил на распродаже, потому что она «прикольно пищит». Теперь она не пищала. Она молчала, как будто понимала: её разоблачили.

Григорий вскочил на подоконник, развернулся к открытому окну и – ни секунды на эффектную паузу – выплюнул её вниз.

– Гришка! Я же пошутил!

– А я – нет, – сказал кот, поворачивая голову ко мне. – Бережёного бог бережёт, а не бережёного кот стережёт.

Он спрыгнул с подоконника, стряхнул с лапы невидимую пыль шпионажа и пошёл прочь, хвост трубой. Я подошёл к окну.

На асфальте внизу стояла уточка, окружённая тремя детьми и старушкой с пуделем, у которого началась экзистенциальная паника. Один ребёнок тыкал в уточку палкой. Она молчала.

Григорий, тем временем, уселся на подушку, вытянулся в стиле «барон на покое» и заявил:

– Ты не понимаешь. Пайка уже в Париже. Ты думал, ты один с геолокацией? Я – кот. Я чувствую угрозу за шестьсот километров. И сыр.

– Да она с утра ещё в Нантерр была! – возмутился я.

– Да-да. А потом в Нантерр приехал курьер из «Почты Франции» с надписью "Пакет от Пайки", и всё. Отследи теперь, кто она, где она и в какой резиновой утке она сидит.

Я схватился за голову с выражением на лице: – «Боже, да что ты черт побери такое несешь»?

Он отвернулся и добавил на выдохе:

– Кстати, сыр закончился. А если Пайка реально следит через камеры, то пусть видит: как ты заботишься о моём рационе.

– Ты офигел?

– Я развился.

И гордо зевнул, будто Эйнштейн, который только что доказал, что его кормит идиот.

«ПОЙМАЙ МЕНЯ, ЕСЛИ СМОЖЕШЬ»

Утро в Париже начиналось, как обычно, с легкой простуженности мыслей, запаха вчерашнего багета и недовольства на подоконнике. Григорий сидел, как всегда, на своём наблюдательном пункте, вытянув лапы и глядя сквозь стекло с выражением вековой тоски, как будто за ночь опять подорожал тунец.

Матвей Смирнов, ещё не до конца пробудившийся к жизни, шевельнулся на диване, зашуршав пледом. Кот даже не повернул головы – просто глянул мимолётно, с той высоты, с которой древние боги осматривали смертных.

– Доброе утро, – осмелился сказать я, хотя сам не верил в его доброту.

– Утро добрым не бывает, – отрезал Григорий, разворачиваясь ко мне с достоинством потерянного императором трона. Он сел прямо, как каменный лев на надгробии, прижал хвост к лапам и заявил с ледяным спокойствием:

– Я тут обнаружил у себя отсутствие некоторых… кх-кх …жизненно важных органов.

Я онемел и моргнул.

– Да хорош, Гриш. Ты был маленький, ничего не помнишь. Это вообще принято – кастрировать котов, чтобы они по углам не метили. Программа “чистый дом”, так сказать.