– Да. – Она кивнула. И добавила, чуть тише: – И он забрал то, чего забирать не должен был.

– Что именно? Тот самый брелок? Что в нем такого?

– Не твоё дело.

Боб открыл было рот, но Пайка уже отвернулась. Она смотрела в окно, как маршируют голуби, и представляла себе, как Смирнов, гад, в каком-нибудь Бресте с Бакалом шампанского, ржёт над ней.

Он думает, что сбежал. Он думает, что умный. А я – Пайка. Я доведу до конца. И верну. Всё.

***

Я уже почти успокоился. Граница пройдена, бензобак полон, кот Григорий – на переднем сиденье, вытянулся как шейх из Дубая, лапы раскинул, хвостом обмахивается. Течёт Польша за окном: поля, редкие коровы, синие остановки, которые выглядят, будто их проектировал грустный геометр. В динамиках играла унылая польская попса с аккордеоном, и я даже начал думать, что жизнь налаживается.

И тут. Телефон. Зазвонил.

Точнее, завопил, как будто ему в SIM-карту вживили сирену МЧС.

И на экране – незнакомые цифры.

Я аж притормозил. Григорий приоткрыл один глаз, фыркнул, как будто: ну вот опять, и закрыл обратно. Типичный ориентал – кот, у которого даже смертельная угроза вызывает только скуку.

Я взял трубку.

– Ало…

– Смирнов – сказала она так, как будто моя фамилия была исчадьем ада.

У неё голос – как у диктора на железнодорожном вокзале, только вместо расписания – желание убить.

– Привет, Пайка.

– Ты думаешь, ты умный?

– Я не думаю, я знаю, что я умный.

– Тебе весело, да? Машина. Европа. Курортные страны на выбор.

– Прости, я плохо слышу, можешь чуть тише? Григорий спит, у него тонкая нервная система.

– Слушай внимательно, – она понизила голос, от чего стало ещё страшнее, – у тебя есть ровно сутки. Или ты сам объявишься, или…

– Или?

– Или я приду за твоей семьёй.

Я усмехнулся.

– Придёшь в Египет? Или в Будапешт? Там, кстати, вкусные гуляши.

Пауза. Я прям слышал, как она скрипит зубами.

– Значит, ты уже в курсе.

– Пайлушечка, я не просто в курсе. Я всё продумал. Мамуля уволена с работы не без помощи брелка. Она теперь Герой Труда, между прочим. Губернатор готовит ей медаль, а брат в Тунисе научился ловить хамсу прямо руками. Так что… нет у тебя рычагов.

– Ах ты… – она что-то резко сказала, но звук сорвался. Или микрофон перегорел. Или от ярости она попыталась перегрызть айфон.

Тут в разговор встрял Григорий. Разговор уже, напомню, шёл по громкой связи.

– Слышь ты, Пайка или как тебя там, – раздалось с переднего сиденья. Голос у него был с налётом интеллигентной наглости, как у советского лектора, перебравшего вина на банкете, – я тут сплю вообще-то. Ты что орёшь, женщина?

Тишина.

Настолько гробовая, что у меня замерли дворники.

– Кто это? – прошипела Пайка.

– Это мой кот, – ответил я спокойно.

– Ты… ты научил КОТА говорить? Ты что придурок, Смирнов?

Григорий встряхнулся, сел по-человечески, поправил себя лапой за ухом.

– Он не учил, я сам. Просто у меня мозги были. А молчал я, потому что у него музыка плохая. Кстати, тебя как зовут? Пайка? Это же как… сух паёк или припой с канифолью для пайки электронных схем?

– Я ТЕБЯ НАЙДУ, ГРЕБАНЫЙ КОТ!

– Найдёшь, поговорим. Но если МОТа тронешь – он тебе память сотрет. Я в курсе. Он может.

– Смирнов! – заорала она. – Это всё ещё не конец!

– Это всё ещё только начало, Пайка, – сказал я, сбрасывая звонок. – А конец… будет за границей. С сыром, вином и, если повезёт, француженкой.

Я перевёл взгляд на Григория.

– Ты чего влез?

– Знаешь, – сказал он, расправляя хвост, – если уже всё равно в дерьме, то хотя бы шутить можно. Иначе зачем жить?

Я рассмеялся и прибавил газу.

Граница была всё ближе, и я впервые за долгое время почувствовал: вот она, свобода. Свобода – это ты, твой умный кот и девушка с фиолетовой прядью, которая сходит с ума, потому что не может тебя догнать.