– С ней. С Пайкой. Если она найдёт нас – всё, хана. Причём не сразу, а с песней и хореографией.

Григорий зажмурился, открыл глаза и спросил:

– И ты решил не извиниться, не объяснить, а просто угнать меня в Евросоюз, как какого-нибудь… контрабандного Винни-Пуха?

– Да.

Он посмотрел в окно. Подумал. Потом сказал:

– Ладно. Окей. Будем считать, что это моё перерождение. С этого момента зовите меня… хм… Григориан.

– Чего?

– Григориан. Так звучит. Широко. Как будто я пью капучино в Милане и шлёпаю по лапам официанта за плохой крем-брюле.

– Нихрена, ты Гриша…Гришка. Понял?

– Григориан!

– Ладно, Григориан. Пристегнись. У нас впереди таможня, граница и, возможно, ещё много людей, которые будут спрашивать, почему кот разговаривает. Так что на людях веди себя естественно и не болтай попусту. А то люди начнут пачками в психушку обращаться. Не шуточное дело – говорящий кот.

Он лизнул лапу, поправил шерсть, обернулся ко мне и невозмутимо ответил:

– Скажи им, что я из России. Тут такое бывает.

И мы оба заржали в голосину.

ГЛАВА 7 «НУ, и КТО ТУТ КРУТОЙ?»

Пайка сидела на подоконнике, как кошка, выдрессированная играть злодейку в бондиане. Она грызла ноготь, смотрела в одну точку и напоминала взведённую пружину, которую скоро раздастся по стеклу, а потом – по Бобу.

Боб стоял у стены, с планшетом, глазами хакера, привыкшего искать смысл в бинарном коде, но сейчас безнадёжно терявшегося в женщине, которой не хватает одного "да" до термоядерного "бах".

– Значит, Смирнов? – уточнил Боб, старательно делая умное лицо.

–Смирнов, мать его— Пайка говорила сквозь зубы.

– Сбежал. В неизвестном направлении.

– Да ты гений, Боб.

Он щёлкал по экранам: спутники, камеры, дроны – всё бессмысленно. Смирнов исчез, как свежая мысль после трёх стопок.

– Я не понимаю, зачем он это делает. Что он знает? Кто он вообще такой?

Пайка хмыкнула. Протяжно. Слишком многозначительно. Но ничего не сказала. Ты не поймёшь, Боб. Ты – человек фактов. А тут… дело личное. И магическое.

– У него осталась мать и брат. Мы найдём их, и он выйдет на связь, – продолжал Боб, тыча в карту Смоленска.

– Мать? Уже в Египте. До того – Турция. До того – Грузия. Говорят, в июле у неё «мечта детства» – Будапешт. Потом Испания. Брат – с ней.

– Погодите… Она уволилась с работы?

– Да, за неделю, до его исчезновения. Хоп – заявление. С утра – уволена. А через два дня уже «Герой Труда Российской Федерации»! Я, мать его, в новостях Смоленска нашла! Губернатор должен лично вручить медаль!

Боб завис.

– Подождите… Медаль? Пенсия? Вы хотите сказать…

– Я хочу сказать, – Пайка поднялась, – что он не только сбежал, он ещё и продумал всё так, что мама не подозревает, что теперь она получает на карту сто штук чистыми и живёт, как министр культуры в изгнании. И всё это устроил он.

– Зачем? – Боб потер висок. – Ну сбежал. Ну спрятался. Но зачем так сложно? Чего он боится?

Пайка усмехнулась – Он не боится. Он умный. Чертовски умный.

– Извините, но… что вообще произошло? Почему из-за какого-то замерщика окон мы тут весь Смоленск подняли?

Пайка медленно подошла к нему, заглянула в глаза и положила руку на его плечо.

– Боб, – сказала она мягко, как будто сейчас пригласит его на семейный ужин, – ты хороший. Ты талантливый. Ты лезешь в камеры, спутники, мысли. Но запомни: есть вещи, о которых ты типа знать не должен.

– Типа?

– Типа почему я тебя взяла. Почему я здесь. Почему один человек из Смоленска встал поперёк всей Москвы, как рыба в горле золотой щуки.

– Это что, политика?

– Хуже, Боб… Это – личное.

Пауза. Боб проглотил сухо.

– Значит, мы ищем его просто потому, что… он вам должен?