Брехт Вальтер Беньямин

Вальтер Беньямин родился 15 июля 1892 года в Берлине, погиб 26 сентября 1940 года на испанской границе, спасаясь от гестапо. Основные произведения: «„Избирательное сродство“ Гёте», «Происхождение немецкой барочной драмы», «Произведение искусства в эпоху его технической воспроизводимости», «Улица с односторонним движением», «Берлинское детство 1900-х», «Париж, столица XIX века» и др.

В этом сборнике 1966 года Рольфом Тидеманном впервые собраны и по возможности максимально полно представлены сохранившиеся размышления Беньямина о Брехте. Наряду с уже известными комментариями и эссе издание содержит тексты, которые не были на тот момент опубликованы, например «Штудии по теории эпического театра», «Автор как производитель», «Свендборгские заметки».

«Эссе как форма предполагает способность увидеть историческое, манифестации объективного духа, „культуру“ так, как если бы они были природой. Беньямин, как никто другой, обладал этой способностью. Его занимало не только восстановление в окаменелостях следов былой жизни, – как в аллегории, – но и рассмотрение живого и актуального в качестве давно минувшего, представляя его доисторическим и легко раскрывающим свой смысл» (Теодор В. Адорно).

© ООО «Ад Маргинем Пресс», 2025

Дружба Брехта и Беньямина была поздней – когда они сошлись во взглядах на политичность искусства и эстетичность философии, обоим было уже за 30. Правда, познакомила Беньямина с Брехтом их общая советская подруга Ася Лацис еще в ноябре 1924 года[1], и это отбрасывает на их отношения отблеск неявной эротичности и конкуренции. Дружескому общению взрослых людей свойственно отсутствие нативности и бессознательности, в отличие от любви как нежной привязанности, оно больше направляется такой страстью, как соперничество, питаясь тем, чего нет в достаточной степени в каждом из нас, но что мы способны оценить и чему можем завидовать в другом. Для Беньямина – это был талант сочинителя и режиссера, для Брехта – критика и философа. Но левая политика в лице Аси свела этих очень разных людей крепче любой духовной или физической близости[2].

Это надо учитывать, когда мы читаем у друга юности Беньямина – Гершома Шолема, и его лукавого ученика – Теодора Адорно, претендовавших как раз на кровную, духовную и интеллектуальную близость с ним, ревностные оценки дурного влияния «Берти» на их дорогого Вальтера. Но сам Беньямин был равноудален и от еврейской мистики, и от сталинской культурной политики, но и «элегантным» буржуазным культурологом à la Адорно он тоже не был. Его политические интересы проистекали не из теории или чтения «Истории и классового сознания» Д. Лукача, а из «политической практики» и «обязывающей позиции», как он назвал коммунизм в одном из писем Шолему. И определились они не в 1924 году, а гораздо раньше – после Первой мировой, что можно видеть по самому глубокому его тексту начала 20-х «К критике насилия»[3] и планам тех лет написать книгу о политическом. То есть интерес этот проистекал из этики и художественной практики, направляемых любовью и сочувствием к угнетенным. Как пишет автор книги о дружбе Б & Б Эрдмут Вицисла: «Беньямин понимал теологические и материалистические методы как взаимодополняющие, поскольку для него критерий оценки подхода состоял не в привязке к традиции или в мировоззренческих координатах, а в „применимости“»[4].

В интенсивной интеллектуальной и творческой среде Веймарской республики Брехт и Беньямин оказались авторами с наиболее «верной» политической тенденцией и передовой для того времени медиаэстетической позицией, поэтому, несмотря на во многом разный бэкграунд, сошлись как ближайшие друзья. Только женщины из ближнего круга Беньямина и Брехта приняли эту дружбу. По интуиции Ханны Арендт в лице Брехта и Беньямина «величайший из живущих немецких поэтов встретился с самым важным критиком своего времени»[5]. Шолем писал о какой-то «стихийной силе», которая привлекла Беньямина в Брехте. Но общие друзья мужского пола по большей части называли союз Б & Б асимметричным, в том смысле, что Брехт интересовал Беньямина больше, чем Беньямин Брехта, и при этом Брехт якобы понимал Беньямина и его темы хуже, чем наоборот. Намекали даже на плебейское происхождение и грубость Брехта, в отличие от утонченного философа из берлинского истеблишмента, с подозрением на чувство вины и «рабски-мазохистское» к нему отношение (З. Кракауэр)[6]. Пресловутая асимметрия объясняется отчасти психологическими особенностями наших героев, но больше традиционным для наших обществ превознесением творцов и умалением теоретиков, даже самых известных в своих кругах. Но это не очень справедливо для случая Б & Б: известно, что Брехт, даже будучи не согласен с некоторыми идеями Беньямина, активно хлопотал о публикации его работ, несколько раз и продолжительное время содержал друга во время эмиграции в Дании и Швеции и даже принял на хранение его библиотеку. Наконец, не отличавшийся сентиментальностью Брехт написал четыре стихотворения на смерть Беньямина, оставшиеся, правда, неопубликованными. Вот одно из них.

Вальтеру Беньямину, лишившему себя жизни во время бегства от Гитлера:

Как писала Арендт, он «отреагировал на известие о смерти Беньямина, сказав, что это первый настоящий ущерб, который Гитлер нанес немецкой литературе»[8].

Беньямин отстаивал право на дружбу с Брехтом перед своими амбициозными друзьями, когда писал, например, что «согласие с работами Брехта [является] одним из важнейших и наиболее укрепленных пунктов моей позиции в целом»[9] или что произведения Брехта – «первые – хорошо понятные: поэтические или литературные – за которые я как критик выступаю без (публичных) оговорок, потому что часть моего развития < … > произошла в моем взаимодействии с ними»[10]. В период с 1930 по 1939 год он написал 11 законченных текстов о Брехте, кроме того, известно о 16 сохранившихся дневниковых записях об их беседах и 12 письмах, его комментариях к стихотворениям Брехта и различных примечаниях, прямых и косвенных цитатах из него, и упоминаниях его идей в исследованиях о Кафке и Бодлере, статье «Учение о подобии», эссе «Произведение искусства в эпоху его технической воспроизводимости»[11], «Автор как производитель» и в тезисах «О понятии истории». Вероятно, у Беньямина был и нереализованный план книги о Брехте. Вообще дружбу Б & Б можно еще назвать историей неосуществленных проектов – это замысел журнала «Кризис и критика», «Международное общество материалистов, друзей гегелевской диалектики», план судебного процесса «против Фридриха Шиллера», текст о Хайдеггере, которого они планировали совместно «разгромить», и, наконец, идеи общего детективного романа и нескольких книг[12].

В содержательном плане Брехт и Беньямин понимали друг друга гораздо лучше Адорно и Шолема, особенно если это касалось социально-онтологического и антропологического статуса, политической природы искусства. Поэтому когда Гретель Карплус (будущая жена Адорно) сплетничала о «неискренности» Брехта, а «верные друзья» пытались спасти Беньямина от якобы исходившей от Брехта угрозы, выражаемой в искажении «объективной реальности»[13], это было, мягко говоря, некорректно. Теория искусства, разделяемая и во многом разрабатываемая обоими авторами параллельно и во взаимовлиянии, оспаривала как раз характерную для него иллюзорность, «прекрасную видимость», или фикциональность. Продуктивный, конструктивный и критический характер искусства был тем вектором их развития, который объединял Беньямина и Брехта с русскими футуристами, конструктивистами и фактографами круга ЛЕФа, и прежде всего с Сергеем Третьяковым, с идеями которого Беньямина познакомил именно Брехт.

Все упомянутые здесь люди, подчас с противоположными теориями и установками, выражают собой смысл такой фигуры, как констелляция. Это когда звезды из различных систем, на совершенно различном расстоянии друг от друга, видятся нам как созвездия, по которым мы ориентируемся на жизненном пути. Сами звезды могут при этом видеть лишь ближайшее и другие созвездия, оставаясь значимыми в своих отношениях только для нас. Таким было «созвездие Беньямина», в которое входили такие звезды, как Шолем, Адорно и Брехт, и не менее яркие – Ханна Аренд, Эрнст Блох и Зигфрид Кракауэр, не забудем и о Дьёрде Лукаче, Карле Корше и Ласло Мохой-Наде, так и оставшихся на равнодалеком расстоянии от центра констелляции. Но всё же к Брехту Беньямин оказался почему-то ближе других современных ему авторов, не считая, пожалуй, Кафку, который отчасти стал и камнем преткновения в их взаимопонимании.

Между великими людьми возникают порой и великие разногласия. Ряд установок Беньямина в текстах о Кафке и эссе «Произведение искусства…» Брехт, мягко говоря, не понял (и не принял): «…всё это мистика, с установкой против мистики. в такой форме адаптирован материалистический взгляд на историю! это довольно ужасно»[14]. Тексты о Кафке он называл сборником афоризмов и обвинил в «пособничестве еврейскому фашизму»[15]