В раннем детстве Дэви читал все подряд, пока однажды не задумался о возрасте мира по отношению к человеческой жизни. Он принял ее среднюю продолжительность за семьдесят лет, согласно Библии, а затем был глубоко потрясен, обнаружив, что со времен огненной тьмы ненаписанной истории прошло менее ста человеческих жизней.

Этого не может быть, противился он с первобытным страхом, этого не может быть! Менее ста! Он смотрел в вечернюю тьму, и мимо продребезжал трамвай: линия освещенных окон, пронизывающая черный воздух. И на этом дрожащем островке света, несущемся с одного конца темного проспекта к другому, находилось крайне мало людей для создания цепочки, которая могла бы протянуться от нынешнего «сейчас» к тому далекому первобытному времени, когда человек был диким затравленным существом с разумом испуганного ребенка.

С тех пор как Дэви это осознал, его охватывало ощущение скудности истории, бывшей до него. Этот мир больше не был неторопливым, как в прежние времена, когда прогресс шел прерывистыми и извилистыми путями на протяжении медленно сменявшихся столетий. Ибо, когда человек впервые научился заставлять землю работать на себя, изучив ее привычки и повадки, произошел ошеломляющий взрыв – взрыв творчества, который продолжался по сей день со все возрастающей силой, распространяя свою энергию с безумной скоростью.

Кен тоже умел играть со временем, сокращая или растягивая его в качестве умственной гимнастики, но для Кена это всегда оставалось просто игрой. Подстрахованный наличием брата, Дэви мог прятать голову в песок от пугающего осознания краткости человеческой жизни. Однако в отсутствие Кена и в присутствии Нортона Уоллиса мрачное ощущение возвращалось, ибо Нортон, несомненно, был одним из нескольких десятков людей, которые выделялись в человеческой истории, как фонари вдоль пустынной дороги, уходящей вглубь веков.

Маленький паровой двигатель, который Уоллис строил в свободное время от работы в Милуокской компании машин и котлов, становился все больше по мере улучшений и переделок. В 1892 году он установил свой двигатель в карету и научил одного человека из Лэнсинга им управлять, однако никто не захотел покупать следующий. Пять лет спустя он продолжил дело в городке Рэйсин совместно с отставным кузнецом по фамилии Картер. Они назвали свою машину «Дофин». За три года было продано лишь семь «Дофинов» ручной сборки, и компаньоны решили прекратить свою деятельность. Кроме того, уже тогда Уоллис начинал понимать, что поршневой двигатель имеет весьма ограниченные возможности.

И тем не менее, если бы Уоллис в юности знал человека того же возраста, что и сам он сейчас, тот, другой старик, вполне возможно, мог слышать беспорядочную мушкетную стрельбу во времена Революции, скандалить в таверне по поводу президентства Томаса Джефферсона и собственными глазами видеть изрыгающее дым чудо – первую паровую машину в действии. А здесь и сейчас Нортон Уоллис сидел перед окном, где было побольше света, и шлифовал деталь двигателя, который в будущем, когда Дэви состарится, вероятно, сможет перемещать людей через ледяную пустоту космоса, чтобы исследовать другие планеты.

Дэви убрал опустевшую канистру из-под ацетона, а затем залил авиационный бензин в соответствующую топливную камеру.

– Сегодня я вам принес по пять галлонов того и другого, – произнес он в спину Уоллису. – Завтра мы весь день в университете, у нас экзамены.

– Ты уверен, что сдашь? – спросил Нортон, не оборачиваясь. От сухого беспричинного гнева его голос стал ломким и резким.

– Конечно, у нас все гладко. Мы с Кеном могли бы сдать хоть сейчас.