Читаю:

«б о р т с а м а л е т а т у 1 1 4 тчк в а с ь к и н у тчк м е н я о т с е к л и зпт ж д и т е с л е д у ю щ и м р е й с о м тчк ц е л у ю л е й б о в и ч вз»

Сначала даже и не понял ничего. Читаю снова. Тут уже и Васькин отходить стал. Не в том смысле, что на тот свет. Наоборот – на этот. В себя пришел. Вместе читаем. Все, кто рядом был – нависли над нами головами. Тоже читают.

Десять раз прочитали. Поняли только, что не потерялся Боря. Вот крутой, блин! Телеграмму прислал. Что такое «вз» в конце текста, нам объяснили. Это означает – восклицательный знак. Ну не гад ли! Только, вот, насчет – «отсекли», так и не поняли ничего. И я не понял. И стюардесса не поняла.

Высекли его, что ли? Ну, так ему и надо – засранцу! Напугал-то как! Даже хмель весь вышел. Только продукт из-за него перевели. Ну, ничего… Наверстаем.

Летим дальше. Добрались до Махачкалы нормально, тепленькие уже такие, наверстали все-таки. Спокойно в зале ожидания стоим, друг к дружке прислоненные, вещей своих ждем. И тут новый стресс! Динамик на стене хрюкнул вдруг, и заорал дурным голосом: «Пассажира Васькина просим срочно подойти к справочному бюро. Повторяю…»

Несемся мы с ним, как очумелые, к справочному бюро и глазам своим не верим. Хлопаем только ими, как два пьяных филина. Ё-мое! Боря стоит! Ухмыляется. Радостный такой, как блин на масленицу. Так и хочется съездить. Прямо по блину, блин!

Оказывается, в Москве его, действительно, отсекли. Часть пассажиров прошла, а его с другими – отсекли. Каких-то интуристов там оказалось больше чем надо. Чего-то там перетасовали, и их всех, интуристов, то есть, на наш самолет посадили – в первый салон, где как раз, наши кровные места должны были быть. Там для них и питание припасено было, какое-то особенное.

А остальных, кто не успел вместе с нами в отстойник прорваться, перебросили на следующий рейс – дополнительный. Так Боря от нас и отстал. И такой он там, по этому поводу хай поднял, что пришлось к стойке начальство вызывать. Напугал их своими вещами – сказал, что важный государственный груз у него, и, если он пропадет, то всем им головы не сносить. И добился он от того начальства, чтоб телеграмму эту дурацкую отбили. А его дополнительный рейс вылетел почему-то вперед нашего – основного. Поэтому мы два часа в отстойнике и проторчали.

Вот с такой истории и началась Борина трудовая деятельность в нашем коллективе. Вскоре, правда, затосковал он. Скучно ему было заниматься только рутинной нашей работой. Днем на плотине торчать, а по вечерам пить или в карты играть. Играл он, кстати, классно. Умел это делать и любил. Пёрщик был – страшный. Но он только на деньги играл, а у нас – какие деньги. Нищета. И стал он тогда внимательно приглядываться к окружающему миру. А поглядеть-то было на что!

В те времена, местность эта, где находилась Чиркейская ГЭС, была глухомань страшная. Километров сто от Махачкалы. И, бедняга, Боря все пытался откопать там, что-то такое, на чем можно было бы бизнеснуть. И, надо же! Откопал.

Обратил он внимание на то, что, как и с незапамятных времен, женщины в ауле, рядом с которым и шло строительство, ходили к ручью за водой с очень красивыми серебряными кувшинами.

– Какая экзотика! – подумал тогда Боря. – В Москве-то таких нет. Днем с огнем не найдешь!

И, вот, разнюхал он все, и уговорил меня пойти вместе с ним в самую глухую часть аула, к какому-то кузнецу, чтобы попытаться выторговать там несколько таких кувшинов для перепродажи в Москве. Зная Борин опыт в таких делах, я ни секунды не сомневался, что он легко сможет уболтать любого – хоть кузнеца, хоть кого, сторговаться по дешевке, и любым способом нужную ему вещь добыть. В лепешку разобьется, но своего – добьется! Такой был.