А вот переход от солдатской жизни к жизни гражданской, оказался для Бори значительно более хлопотным. Дело в том, что последствия Большого Шмона оказались на этот раз более катастрофичными, чем предполагалось. Интуиция не подвела Борю и на этот раз. Он чуть ли не единственный сумел отсиделся в армии, а вот всех его подельников, ну почти всех, за это время пересажали.

Да и ему самому пока еще нужно было сидеть тише воды, ниже травы. Вся налаженная годами система, в которой крутился Боря, дала серьезный сбой. Вернее, просто развалилась. Нужно было все возрождать заново…

Первое, о чем ему нужно было позаботиться – это срочно устроиться на работу. Причем, не формально. Вот тут-то я Боре и пригодился.

Я к тому времени как раз уже трудился в геофизическом отделе одного небольшого института, входящего в систему Гидропроекта. Работа мне не нравилась. Но я попал туда по распределению и обязан был оттрубить от звонка до звонка целых три года.

Наша служба была связана с разъездами, и больше половины времени мы проводили в довольно длительных командировках – по месяцу, а то и по два. Между командировками томились от безделья в Москве в ожидании следующего отъезда. Боре повезло – мне удалось устроить его на работу в наш отдел. Для него это была явная находка, потому что наше учреждение было открытым, можно было отлынивать от работы под разными предлогами, иметь массу свободного времени, а в нужный момент, если надо, то и быстро исчезнуть из Москвы в очередную командировку и раствориться там, в бескрайних просторах нашей необъятной Родины. В той ситуации для Бори это было как раз то, что надо.

Кто-то суетился, кричал, что необходимо сейчас же, не сходя с места составить какую-то телеграмму и немедленно послать ее. Но какую телеграмму, спросим мы, и куда? И зачем ее посылать? В самом деле, куда? Погиб он и, и не нужна ему никакая телеграмма.

М. Булгаков, «Мастер и Маргарита».

Первая наша командировка вместе с Борей была в Дагестан – на строительство Чиркейской ГЭС, где Боря сразу же вписался в наш небольшой коллектив. Человек он был компанейский, веселый. Вошел он в нашу спетую, а вернее крепко спитую компанию прямо с лёта. Вернее – с отлёта.

Мы улетали в Махачкалу втроем. Часть наших улетела несколькими днями раньше. И уже оттуда они надули в уши начальству, что работы невпроворот, что, тут мол, все запущено страшно – одним нам не справиться – нужна подмога. Так вот меня, еще одного нашего – Васькина, он у нас был за главного, и Борю, который только-только устроился к нам на работу, срочно бросили в этот прорыв – на усиление. Так тогда это называлось.

Из Москвы улетать было одно удовольствие. Во-первых – билет на руках. Хоть он и с открытой датой, но рано или поздно, все равно по нему улетишь. Во-вторых, если рейс и задержится, то тут – дома, все эти задержки не так утомительны, и обычно проходят весело и незаметно. Тем более, что по заведенной с незапамятных времен традиции, захмеляться обязательно нужно было сразу же, еще до отлета, прямо в аэропорту. «За то, чтобы полет прошел успешно». «За то, чтобы число взлетов соответствовало числу посадок» и т. д.. Система эта была отточена годами – такие тосты обычно не осмеливались пропускать даже «язвенники и трезвенники». Боялись сглазить.

Но, на этот раз, нам повезло. Самолет уходил по расписанию, регистрация прошла без обычной толчеи, скандалов и нервотрепки. Мы сдали вещи в багаж, и, будучи уже налегке, без вещей, приняли для начала в буфете и, вдвоем с Васькиным, пошли в отстойник. Так тогда называлось душное и загаженное помещение, как правило, без скамеек, в котором почему-то нужно было целый час, а то и дольше томиться в ожидании посадки на самолет – отстаиваться.