Боря задержался – побежал в ресторан – взять что-нибудь приличного на закуску. Ведь, – это же Боря. Он же не может, как все – с мятыми бутербродами в газетке из дома.

Ну, вот. Мы спокойно отстаиваемся с Васькиным. Но Борю ждем, – третьего, так сказать. Без него праздник отлета не продолжаем. Но время идет, а Бори все нет. Ждем его, ждем. Часа два ждем, а этот хрен пропал куда-то и все. Уже посадку объявили – ну, нет Бори! Мы уже начинаем дергаться. Не из-за него, конечно. Выпить-то хочется, а вдвоем нельзя – не по правилам.

Народ уже повалил на поле, мы уже одни остались, на нас уже орут трехэтажным. Пропал Боря. Как сквозь землю провалился! А вещи его, которые он вместе с нами в багаж сдал, – с ними то как? А – думаем, ладно. Не маленький. Сам как-нибудь разберется. Быстро правило нарушили, прямо так – без закуски, и бегом – к самолету.

А в самолете тоже какой-то бардак! В конец первого салона, на наши кровные места не пускают. А ведь мы уже знали, что лучше всего сидеть между первым и вторым салоном. Там рядом с маленькой комнатенкой для персонала. Напитки, и стаканы, и аэрофлотовская закуска, да и сами стюардессы – тоже там. Если с ними закорешишься, то можно очень даже весело и с комфортом куда угодно долететь. Прямо там же у них, в закутке этом. Тем более, что я ни на секунду не сомневался – Боря тут же прихватил бы их. Это сто процентов! Умел это делать, черт!

А тут все нарушилось. И Бори нет. И, посадили нас куда-то в середину. Кругом женщины с детьми. Кошмар какой-то!

Ну, не пошел полет! Сразу как-то не задался. А, если уж сразу не пошел – жди беды. Ну ладно, – думаем, – хоть вдвоем рядом сели – и то хорошо.

Летим. Уже вышли на курс. Наконец-то! Можно ремни отстегнуть и начинать…

Откинули мы с Васькиным столики, разложили закуску нашу, простецкую, домашнюю. У Васькина и стаканчики были припасены на всякий случай – походные. Рот уже слюной затекает. Но мы не спешим, все раскладываем аккуратненько. Настроение уже полетное, радостное. Ладно, думаем, и так нормально! Без стюардесс этих. Налили по первой, чокнулись и тут вдруг… Ну, я же говорил – не пошел полет!!!

Появляется из-за занавески, как раз, стюардесса эта самая и на весь салон орет:

– Пассажир, Васькин – есть?!

А пассажир Васькин, как сидел с бутербродом в руке – ко рту как раз подносил – так и остекленел. Заклинило его. Да, у кого хочешь, может случиться, если вот так – под руку. Разве так можно? И видно, что застряла у него в глотке первая доза. Спазм.

Весь салон притих. Тишина. Только моторы гудят. Немая такая сцена получилась. А она опять:

– Нет что ли Васькина? Куда ж он делся то? В туалете, что ль уже!

Тут уж я из ступора вышел, кричу на весь салон, боюсь, что она уйдет:

– Есть! Есть Васькин! Тут он!

А он уже и сам с глотательным рефлексом совладал, и голосом таким утробным – тоже, как попугай,

– Есть! Есть Васькин! Тут он!

Пробирается она к нам, а в руке дощечка специальная и бумажка к ней прищеплена, и голосом таким противным:

– Ну, чего вы сидите и молчите-то! Распишитесь! Вам телеграмма. «Молния».

Пассажир Васькин, опять окостенел. Бутерброд, правда, опустил. Белый как мел сидит, на нее смотрит и молчит. Теперь речь отнялась, – так испугался. А я на него смотрю и за него уже боюсь. Такое ощущение, что все! Отходит. Лицо уже, аж посерело. А в салоне совсем уже – тишина мертвая. И все на нас глядят. Те – кто подальше, даже с мест повставали – вылупились с открытыми ртами.

Тут я опять ему на помощь пришел. Телеграмму взял, на квитанции расписался. А телеграмма действительно, как настоящая – на бланке, только от руки написана. Не печатный текст на ленточке, как в обычной телеграмме, а ручкой, от руки, но почему-то – печатными буквами. А так все – чин чинарем.