– Что случилось-то, скажи на милость?

– Говорят, что аллергия вроде.

– И какая ж аллергия эта?

– А простая: на «Дубняк», что «горный». Водку в Чу у нас купил такую. Нет, настойку, Александр Иваныч, цветом схожую с травой известной – зверобоем и со вкусом тем же. Взял бутылочку, чуток от скуки пригубил и провалился будто, а куда? Совсем отшибло память.

– Пил один?

– Один как перст.

– Так скучно. Лучше с чёртом, чем с самим собою. У Высоцкого есть, помнишь, песня?

– Как не помнить? Не забыл. Однако душу очень потянуло что-то ни с того и ни с сего на мины. Сладь попробуй ты с заразой, с нею. И потом я наконец-то выпить не могу в своей квартире, что ли?

– Можешь, Женя, ну конечно можешь, – успокоил особист и тут же аналогию отметил злую со своей тьмутаракань-загадкой: «Знаю, знаю, дорогой Евгений! О душе мне говорить не надо. У себя у самого такая ж беззастенчивая – свет тушите. Что захочет, вынь-положь заразе… Перед душами своими, Женя, мы бессильные лягушки словно пред удавом, захотевшим кушать. В пасть раскрытую шагаем тупо на погибель, «нет» сказать не смея, потому как душ гипноз всесилен».

– Помнишь всё?

– Конечно. Помню ясно. Как рюмашку опрокинул, помню. Как потом заколотило – тоже. Дверь успел как отворить в квартире, как белугою завыл… а после совершенно ничего не помню. Без сознания нашли соседи у двери открытой настежь, ну, и в городскую отвезли в больницу.

– Шухов был средь них?

– Нет, Шухов не был.

 Но заметил особист, что вздрогнул Голоконь, его вопрос услышав, и почувствовал, что слухи почву, безусловно, под собой имели.

Он попристальней взглянул на Женю, ну а тот же, спохватившись:

– Сам я ничего и никого не видел, – пояснил, – я был в отключке полной. Говорили, что орал, ещё что выворачивало как пружину… Только Шухова средь тех, нашёл кто, кто в больницу отвозил, не видел. А точнее говорить, не помню.

– Хорошо. Что ж, до свиданья, Женя. Выздоравливай давай скорее.

– До свидания.

И вновь больного одного чекист скучать оставил.

В том, что был к ЧП причастен Шухов, особист не сомневался больше.

Фельдшер Вася проводил, и Саша только лишь идти хотел к машине, как вдруг Шухова увидел рядом, в штаб идущего спеша и явно разволнованного чем-то очень.

– Шухов! Эй! – махнул рукой Сашуля. – Ты откуда это взялся, дьявол?

– Полчаса как прилетели только, – кочегар пожал чекисту руку, – раньше сделали ремонт на сутки.

– Ну а в штаб-то для чего так сразу, не позавтракав, столовой мимо?

– В строевой иду.

– Чего забыл там?

И ругнулся кочегар, и вдарил кулаком в ладонь:

– Штабные крысы там медаль мою найти не могут, пидорасы, награждён которой.

– Потеряли?

– Потеряли, суки! Говорят, по крайней мере, эдак.

– А медаль за что?

– За Север Дальний. В личном деле запись есть. Но только вот в реалии медали нету. Получили, но пропала вроде.

– Замотали?

– Чёрт их знает душу. Непонятное мычат чего-то бюрократы, в зад им стрингер ржавый! На марксухе, может быть, вопросов слишком много задаю корявых?

– Всё улажу я, мой друг, не парься.

– Как не парься?! Утащили, суки! Для коллекции, всего скорее, из начальников кому. Я слышал, замполит наш полковой значками увлекается совсем не хило. Вот и версия одна готова. Только кто им заниматься будет?.. И тебе не разрешит начальство за медальку Чебурашку трогать.

– Не расстраивайся, я медальку отыщу твою, уверен будь в том, – засмеялся особист. – Пусть даже потеряли – у другого стырят точно так же: их учить не надо.

Улыбнулся кочегар.

– Обидно до поноса, понимаешь, Саша, до трагических соплей зелёных. Кочегарская задета гордость, честь профессии… Движки сумел я запустить без подогрева даже в сорок пять на минеральном масле, на питании своём вдобавок, без АПА, за это орден надо с лысым Вовой, со звездой Героя, а они всего – медаль-фитюльку. Так и ту же всё равно не дали. Прямо-таки наплевали в душу. И кому? Ведь самому от бога кочегару! Повелитель неба обязательно накажет тварей, отомстит за всё козлам, мерзавцам… Запустить ни у кого не вышло и с АПА, и с подогревом даже. Я один тогда пришёл на базу…